Зрители встретили победу истошным воем. Они бесновались, никто не стоял на месте. Чарли повернулся, тяжело дыша, вытирая со лба пот, и поискал глазами, кому он дал подержать свой дождевик. В двух шагах от него уже боксировал с воображаемым противником мальчишка в рваной рубахе и штанах выше щиколоток. «Вот так, а? — радостно тараторил он, посылая в воздух удары. — Раз-два, раз-два. Правда? Правда, вот так, а?» Чарли вытер грязь со своих джинсов.
— Скажите ему, пусть оставит моего брата в покое. Понятно? Больше мне с ним делить нечего.
Но на него никто не взглянул — все столпились над поверженным Романом.
7
Влажный ветерок дул с ровной силой. Он подхватывал запахи поселка устоявшуюся плесень и зловоние выгребных ям, аромат плодородной земли и опавших листьев — и нес их дальше. Небо над головой возводило свои крепости из гранитно-серых туч и швырялось угрозами обрушиться новым дождем.
По раскисшей дорожке между кривыми рядами лачуг неслась ватага ребятишек: они подталкивали друг друга, скакали на одной ножке по прямой и вокруг собственной оси, вопили, хохотали, торжествовали водянисто-серыми лицами маленьких привидений и бесцветными глазами нищеты. Руки, похожие на свободно сочлененные трубки-конструкции, покачивались, балансировали, колотили напоенный сыростью воздух, а ноги чавкали по черной грязи, будто лакали и не могли насытиться этим омерзительным месивом. Вокруг ребятишек скакала и в унисон их визгу пронзительно заливалась собачья компания.
В центре этой своры мальчишек и дворняжек брела, раскачиваясь из стороны в сторону и оглашая воздух пьяным хохотом, женщина, жалкая пародия на женский род, — словно дешевую куклу, манекен, провалявшуюся бог весть сколько времени в сточной канаве, вытащили, набили тряпками, обрядили в балахон из половой тряпки, вставили испорченный механизм, завели и пустили гулять по улице.
Дети смеялись и передразнивали ее, дергали за изорванную, висевшую клочьями одежду, бросали в нее грязью и удирали с проворством обезьян, когда она взмахивала пьяными руками, пытаясь схватить их.
— Пьяная Рия. Пьяная Рия, — распевали они вокруг нее.
— Ай-я-я, пьяная Рия. Пьяная Рия.
Страшная, как ведьма, женщина шла, пошатываясь и поминутно спотыкаясь, плюхалась в грязь и поднималась под градом комков грязи, ругаясь, хохоча, визжа, плача, делала нетвердой походкой несколько шагов и снова падала.
— Пьяная Рия, пьяная Рия.
В дверях лачуг показывались взрослые и кричали детям, чтобы они немедленно шли домой, бранили за непослушание, а затем и сами присоединялись к хохоту над пьяными ужимками женщины.
— О боже, Рия опять за свое.
— Ай-я-я, пьяная Рия.
— Ну и как, Рия? Далеко ты собралась?
— Перестаньте, замолчите, невоспитанные дети. Ха-ха-ха.
— Пьяная Рия, пьяная Рия.
— Ну не позор, а? Нет, вы только взгляните на нее. Ха-ха-ха.
— Пьяная Рия. Пьяная Рия. Пьяная Рия.
Хохоча и насмехаясь с беспечной детской жестокостью, толпа мальчишек двигалась вниз по улочке. Временами они бросались врассыпную, когда пьяная женщина замахивалась на них, осыпая ругательствами, или спотыкалась о подставленную ногу. Растрепанные волосы висели клочьями мокрой и грязной соломы, от ее платья несло самогоном, она сквернословила, и плакала, и смеялась над самой собой голосом, похожим на предсмертный хрип.
8
Чарли Паулс свернул на тропинку к шоссе. У крохотной лачужки, просто будки, он увидел женщину. Она стояла, прислонившись к кривому в сучках столбу, на котором висела дверца калитки. От столба начиналась изгородь из обрывков проволоки, кое-как скрученных вместе и натянутых на вбитые в землю ободранные колья. Проволока тянулась поверх кольев, а так как их не было двух одинаковых, она прыгала вверх и вниз какой-то чудовищной диаграммой. Крохотный участок порос сорняками, грязно-зелеными, жавшимися к земле. Ворчливо поклевывая землю, среди них бродили мокрые рябые куры. Лачужка была низкая, ниже соседских хижин, с крышей из таких же, как и везде вокруг, распрямленных жестянок и обрезков ржавого кровельного железа. Чарли увидел женщину сразу же, как только свернул на тропинку, и направился к ней.