Правда, потом в рецензии было сказано, что ропот не удался, что он имел явно отрицательный характер, а нам нужно создавать образцы положительного ропота, но это было единичное явление, а вообще в театре пошли дела веселее.
Когда на праздновании тридцатипятилетия театральной и общественной деятельности Василию Васильевичу Эдмундкину впервые пожелали не успехов и удач, а здоровья и долгих лет жизни, он понял, что стареет, что жизнь, в сущности, прошла, а он все еще чего-то ждет.
Работа в театре и в кино, активная деятельность в ПТО (Периферийское театральное общество) сделали имя Эдмундкина широко известным. На творческих собраниях его неизменно выбирали в президиум, на юбилеях он выходил во главе группы актеров и читал адрес. Когда мимо Периферийска проезжал знаменитый итальянский режиссер Позвонини, Василий Васильевич его встречал на вокзале.
Никто уже не знал и даже не поверил бы, что он был когда-то известным в провинции трагиком, что имя его печаталось на афишах аршинными буквами. Только сам Василий Васильевич иногда с тоской вспоминал об этом. Он хотел еще хоть раз в жизни сыграть что-нибудь и тогда можно было бы умереть. Когда его неожиданно назначили директором театра Драмы, Комедии и Музкомедии, Василий Васильевич понял, что это — единственная возможность осуществления своей мечты. Через некоторое время он выступил в роли Отелло.
Разница в возрасте Отелло и Дездемоны была настолько большой, что спектакль зазвучал очень современно. Если бы премьера не совпала с праздником на стадионе и с последовавшими за ним событиями, отвлекшими общественную энергию в другую сторону, о нем наверняка заговорили бы.
Во всяком случае Вайс написал вполне приличную статью, в которой совершенно не ругал Эдмундкина, что по тем временам считалось почти восторженной оценкой.
Жизнь Василия Васильевича стала более размеренной и спокойной. Он обнаружил большое умение в составлении планов гастрольных поездок, давал интервью перед началом театрального сезона о перспективах и в конце театрального сезона — об итогах, умело соблюдал пропорцию между классическими и современными спектаклями, вырывал у торговых организаций дефицитные материалы. И хотя торговая система постепенно вытесняла систему Станиславского, он чувствовал, что нашел свое место в жизни и делает полезное дело.
Театр между тем посещался плохо, билеты распространялись в качестве принудительного ассортимента к трикотажным кофточкам, имевшим большой спрос в Периферийске. К концу месяца Василий Васильевич обычно устраивал в помещении театра большой концерт с участием эстрадных и цирковых артистов — это давало какую-то выручку. Во время одного из таких концертов ему и сообщили по телефону о новом назначении и, зная, что Алексей Федорович с супругой находятся в театре, он поспешил сообщить ему об этом.
Итак, Алексей Федорович Голова перестал смеяться, сделал паузу и, обращаясь к сцене, сурово и сухо сказал:
— Ну, что там дальше?..
Какая редчайшая интуиция! Он ведь никогда до сих пор не работал в этой области, может быть, по простоте душевной даже и не предполагал, что в искусстве существует должность начальника и уж никаким образом не мог знать, чем этот начальник должен заниматься. А ведь нутром почувствовал, старый черт, что смеяться ему теперь нельзя, что теперь уж дело не в том, нравится ему или не нравится фельетон, который читает артист, а в чем-то другом, более важном. И вопрос-то задал самый что ни на есть точный: "Ну, что там дальше?". Здесь пока еще ничего не было, кроме обычного интереса, но уже чувствовалось и нечто большее, чем обычный интерес, какая-то обеспокоенность и ответственность…
Во время антракта он ничего не сказал Марии Ивановне, но угощая ее в буфете пирожными, внимательно разглядывал театральное фойе и отметил про себя, что на стенах висит слишком много портретов каких-то неизвестных стариков, а портрет Важного лица только один, и тот в вестибюле.
Эдмундкин был неточен, сообщая Алексею Федоровичу, что тот назначен начальником отдела искусств. Читатель, вероятно, уже догадался, что Голова был назначен только исполняющим обязанности начальника. Чем было вызвано это назначение, мы пока объяснить не можем, вероятно, когда-нибудь будут опубликованы материалы, по которым мы узнаем, почему в те годы руководство учреждениями искусства было самой последней ступенью человеческой карьеры. Быть может, это объяснялось желанием видеть на этом посту человека неискушенного, непричастного к какой-либо школе[2] и сохранившего, таким образом, непосредственность восприятия, а может быть, это было проявлением гуманности, поскольку в сфере искусства даже ни к чему не пригодный человек не будет так заметен.
2
Тут имеется в виду не только какая-либо литературная или театральная школа, но и обычная начальная школа.