После сытного ужина, обычно из окорока, каши и овощей, рагу или жаркого, мы усаживались на шкуры и подушки и слушали лютню. Иногда мы с Астой рассказывали наши сказки, в основном, из моего мира. Лучше всех слушателям заходили вольные пересказы популярных исторических фильмов – адаптировать земную современность под сложный здешний менталитет мне было лень.
Я делилась историями с Астеллой, а та ловко меняла их начинку, не портя сюжет. Все взболтать, но не смешивать. «Эмма», «Евгений Онегин», «Ярмарка тщеславия» оказались книгами на все времена, включая мрачное средневековье.
Впрочем, иногда нам хотелось чего-нибудь в меру слезоточивого, и тогда я выуживала из памяти Шекспира или Диккенса. Одну только «Рождественскую песнь» пересказывала раз пять.
В один из вечеров мне захотелось самой взять лютню. Слова давно крутились в голове и однажды сложились в песню. И хотя стихотворец из меня был так себе, строки шли от души.
Король королеву любил,
Он глаз с нее не сводил.
Она была так юна,
Прекрасна, горда и умна.
И толк в колдовстве знала она…
…
Он черствое сердце смягчил,
Но в замке жену заточил,
Не дав страсть плоти познать.
Чтобы беду отогнать,
Чтоб жизнь у нее не отнять…
Я пела о тоске молодой королевы, о неприятии ее дворцовой свитой и фрейлинами, о ненависти падчерицы. Но больше всего Моргату томили недопонимание и, как ей казалось, холодность мужа. Он развлекался с придворными дамами, но ни разу не зашел к ней в покои. При этом его глаза говорили о другом – и юная Катарина терялась, не понимая, как трактовать эти взгляды.
Подняв глаза на Эвейна во время проигрыша, я тоже неожиданно в них утонула. Я пыталась пробудить воспоминания, а он – вырваться из наваждения. Он тоже ее видел, юную Моргату, но только моими глазами. И я поняла, откуда взялась эта песня – мне было очень важно, чтобы Эвейн тейр Фэрэль сам понял, кто перед ним.
Глава 24
И все же постоянные дожди вгоняли нас в депрессию. Невыносимо было сидеть в амбаре, делая короткие вылазки лишь в будочку специального назначения и в руины.
Галата перебралась в западную часть развалин, где уцелела часть второго этажа со стенами. Холод и снег были ей нипочем, а вот дождь заставлял целыми днями дремать у раскаленных камней.
Первой не выдержала Трисс. Живая от природы девочка устала в заточении. Даже общение с Зеркалом перестало ее радовать. Беатрис полюбила трансляции танцевальных фестивалей из Маджзы, солнечной страны оазисов (функцию «покажи Белоснежку» я временно отключила). Но Зеркало вдруг развредничалось.
Однажды днем Трисс, под вой ветра и стук капель по крыше, сбежала в гостиную, где женская часть сообщества готовила ужин, и, топнув ножкой, воскликнула:
— Я не красивая, я уродина!
— С чего ты решила? — лениво поинтересовалась я из-за стола. — Покажи того, кто тебе это сказал, и я плюну ему в морду.
Передо мной громоздилось блюдо с вылепленными плюшками, а тесто все не заканчивалось. Я устала лепить булочки – все монотонное вызывало тихую ярость.
— В Зеркало свое плюнь! Оно показало мне… показало… меня… и я была… страшная, вот! Такая! — Трисс изо всех сил втянула щеки. — А потом показало, что я танцую на балу… одна… и все от меня шарахаются, как от прокаженной, и… — мелкая резко замолчала.
«Я с этой жестянкой магической поговорю, будет только обучающие видео показывать», — чуть не пообещала я, но вовремя опомнилась.
Все мы, Трисс, Аста, Клара и я, медленно повернули головы в сторону камина. Там, скрестив ноги, сидел на шкуре и преспокойненько чинил свой плащ Эвейн тейр Фэрэль.
В какой-то момент мои друзья перестали замечать паладина, он стал неотъемлемой частью нашего бытия.
Тейр Фэрэль часто, особенно в последнее время, выныривал передо мной из ниоткуда в самый неподходящий момент, и я начала подозревала, что он использует какое-то отводящее внимание заклинание. А с того момента, как я неосторожно исполнила полубиографическую балладу собственного сочинения (и очень об этом пожалела – словно бесы за язык потянули) между нами натянулась нить напряжения. Так что Трисс не очень-то и виновата.
Просто я устала притворяться. Меня так и тянуло выйти на площадь в Ореховом Доле и во всеуслышание заявить:
— Кровавая Королева вернулась! Трепещите!
Или что-нибудь в этом роде. Однако Тарун был против, и остальные меня в сей смелой инициативе не поддержали. Кроме Галаты. Но драконихе, кажется, просто было интересно понаблюдать, как отреагируют селяне: пойдут на амбар с вилами и факелами или падут ниц перед потомком Вайсланов.
Клара и Аста в один голос утверждали, что не могут оценить потенциал адепта Света. Наложенные на него чары сбивали все их магические «настройки». Однако Астелла с уверенностью твердила, что на ее памяти Эвейн ни разу не солгал, просто что-то… скрывал.
У Трисс испуганно округлились глаза, когда она осознала, что сболтнула лишнего. И ведь даже заклятие неразглашения «сорвала». Все мы понимали, что Клара – самоучка, и магия у нее ненадежная, но остальных «первое правило друзей королевы Моргаты – ничего не говорить о королеве Моргате» как-то сдерживало. Трисс же разнесла заклятье в пух и прах.
— Ты хочешь сказать, что тебе не понравилось отражение в Зеркале? — «ласково» уточнила у нее я. — Да?
— Ага, — быстро закивала мелкая, отступая к лестнице. — Честно-пречестно! Я эта… напридумывала, что танцую на балу, и мне показалось…
— Поменьше смоТриссь в зеркала, — от «дружелюбного» тона Астеллы у меня нервно зачесался нос. — Зеркала – источники искушения.
Трисс попятилась:
— Так я… пойду? Обещаю давить в себе…
— …. грех тщеславия, — подсказала Клара.
— Ага, его…
Эвейн в прямом смысле не повел ухом, продолжая монотонно орудовать иглой. А меня взяла такая злость, что я с трудом сдержалась, чтобы не начать кидаться в него сырым тестом. Ну почему ты не реагируешь? Ну скажи хоть что-нибудь! Ртом скажи! Странные твои взгляды не в счет!
И что это со мной? Почему меня волнует не то, что тейр Фэрэль, возможно, шпион и доносчик, а что он в курсе моего вранья? Мне стыдно? Неловко? Меня злобная падчерица убить хочет, Орден в рабство забрать, а я беспокоюсь, что некий мимопроходящий мужчина считает меня лгуньей!
Я давно впитала кое-что из арсенала Моргаты, например, здоровый пофигизм и легкий цинизм, но в случае с Эвейном они почему-то не действовали.
В конце концов, у нас деловые отношения, договор: тейр Фэрэль снимает заклятие с замка, один или с помощниками, а мы даем ему приют и доступ к драконьей воде.
Свою часть договора мы выполняли. Правда, Тарун не единожды осторожно интересовался у Эвейна, откуда у того взялась такая неожиданная и непреодолимая любовь к нашему скромному постоялому двору. На это адепт Ордена ответил, что драконий эликсир лечит его старые раны. Дескать, за время скитаний рыцарю-миссионеру довелось изведать столько страданий, что только долговременное воздействие волшебной воды способно улучшить его здоровье.
— Не врет, — мрачно сообщила тогда Аста.
Как раз в наличие ран я свято верила. Как говорится, тут не придерешься. Помнится, сама наблюдала из руин, как во время упражнений с мечом на спине паладина змеятся старые, плохо залеченные шрамы.
Все, в конце концов, заканчивается. Даже дожди.
Ливни прекратились. Небо несколько дней подряд радовало нас радугами, солнце с энтузиазмом вернулось к своим прямым обязанностям.
Паладин напомнил мне о планах наведаться в Северное Гнездо. Галата согласилась отвезти нас туда на своей спине.
Воспоминания. Лучше бы их вовсе не было. Разрозненные обрывки мучили меня, путая разум: серебряные цепи, пьяная толпа в огромном зале, румяная темноволосая девочка-подросток, сидящая на ступеньках у трона, обернулась и смотрит на меня с ненавистью…