— Итак, ты собираешься здесь с Составителем Букетов каждый вечер после телевизора отправляться в общую, супружескую постель — заниматься счастливым сексом? — спросил Джек.
Собственно говоря, его зовут Якоб; музыкант, звукоинженер, спившийся, заброшенный, оригинальный и сложный. Вечные проблемы с несоответствием делаемого и действительного, приступы мании величия, клеймо гениального неудачника, неисправимый романтик, прирожденный артист со стремлением к самоубийству и самоиронией, которая касалась по большей части как раз этого стремления к самоубийству. Абсолютно неинтеллигентен, неординарен, совершенно не умеет себя вести. Изменяет всем вокруг, не исключая самого себя; несмотря на это, характер присутствует, хотя и выражается порой только в сопротивлении.
Я промолчала, впрочем, ухмыляясь. Потом сказала:
— Итак, полмиллиона за семейный эксперимент, по-твоему, слишком много?
Я прекрасно знала, что это удобренная почва для помешательства в лоне семьи, где супруги уже не могут переносить атмосферу психологического удушья.
Что тебе нужно — у нас все так прекрасно складывается?Самое позднее через две недели я начну докапываться до мужчины: почему он такой медлительный, почему так тяжел на подъем, почему не выдает новых идей; все это начнет меня угнетать. В таком доме уже не может быть мыслей о свободе. В таком доме только спят, едят и смотрят телевизор.
Регулярно приходят друзья на пиво. Самое позднее — до двенадцати. Потом ночь, потом снова день.
Вот уже месяц будущее стоит передо мной стеной серого тумана. И какая-то пелена вокруг.
Но одно я знаю точно: что этот мужчина, Симон, от чьего решения я якобы завишу вот уже год, — это моя большая ошибка. В его присутствии я впадаю в депрессию, голова моментально пустеет. Я теряю чувство юмора, становлюсь вялой и усталой. С недавних пор у меня почти хронические приступы зевоты.
Через четырнадцать дней совместной жизни я вышвырнула его за то, что он в первый же день моего отсутствия снова спал со своей женой.
Как раз в тот день, когда я уже была уверена, что могу и хочу освободиться, он снова позвонил:
— Я читаю твою книгу «Законы судьбы», — взволнованно сказал он, — уже почти всю прочел и теперь знаю, что делать. Нельзя оставлять за собой несожженных мостов, в твоей книге об этом тоже говорится. Когда хочешь что-то сделать, нужно делать это окончательно, без перестраховки. Взгляд на цель и — вперед! Я не могу больше оставаться в этом доме. Сегодня она переполошилась из-за того, что я захотел почитать, — так дальше продолжаться не может. Я хочу к тебе. Мне нужно к тебе! Я приду в четверг или в пятницу!
В который раз мы играем в эту идиотскую игру — думаю я и уступаю:
— Зато я не могу разделить твоего энтузиазма: если ты не приходишь сейчас, то нет нужды вообще это делать!
Сколько раз я это уже говорила? Когда я, наконец, смогу просто хлопнуть его по плечу и сказать: «Все было прекрасно, дорогой, но мы с тобой два разных мира и общего между нами не больше, чем между колдовством и менеджментом»?
С переездом я ощутимо отупела. Слова выпадали из головы, я уже не могла связно выразить какую-либо мысль; впрочем, у меня их и не было. Содержимое черепной коробки превратилось в студенистую кашу из негативных реакций. Ему нечего ответить, когда я что-нибудь рассказываю, он часто начинает во время самого рассказа зевать, живет в каком-то сумрачном мире безучастности почти ко всему, кроме секса, денег и торговли. И еще, пожалуй, чувства; да, теперь еще и чувство. Он хочет убежать от монотонности своей супружеской жизни, которая не дает ему ничего, кроме просмотра телевизора после рабочего дня. Он хочет ко мне — жить со мной, работать со мной и для меня. Но кроме абстрактного желания, у него нет ничего, никаких предпосылок: опыта, окружения и интеллектуального уровня — ничего. Кто он вообще такой, что я никак не могу его оставить?
У меня больше нет сил и выносливости, чтобы обтесать этот валун. Я понимаю все так хорошо, как никогда, отдаю себе полный отчет во всем и знаю, что нужно сказать всего несколько простых и окончательных слов, сделать это сразу, как только он позвонит, не откладывая.
Но ничего такого я, конечно, не говорю, потому что тоже хочу барахтаться в этом месиве чувств, играть в младенца, раскачиваться в материнских руках, чувствовать тепло, делать вид, что снова все в порядке, как тогда, когда нужно было только сосать и спать. Я хочу, чтобы он спал со мной, вылизывал меня, держал в руках. Я не хотела потерять его как любовника и поэтому играла в эту фальшивую игру. Причем играла по-крупному, а ставкой были мое здоровье, мой ребенок, моя жизнь.
Лавиния — моя склонная к эзотерике приятельница, которая торгует крестьянской мебелью, посоветовала мне мысленно защищаться огненным крестом. Дескать, знаменитые люди, которые у всех на виду, оказываются во власти разрушительных импульсов миллионов других людей. Я должна представлять себе световое яйцо, внутри которого нахожусь сама. Но световым яйцом я вряд ли смогу защититься от своих собственных инстинктов, подсознательных устремлений, от возврата к начальной ступени своего развития.
Торак проницательно взглянул на меня своими черными, мерцающими глазами.
— О, да… это мне интересно!.. Мне нравятся непристойные истории о зависимости, обреченности, человеческой слабости и психической нестабильности. Вам не кажется, что провалы гораздо более привлекательны, чем все эти тривиальные истории чьих-либо взлетов? Страдания, лишения разжигают мое любопытство; меня интересует все смертельное, патологическое, извращенное в человеческом характере… Это гораздо более привлекательно и правдиво, чем насквозь лживые героические эпосы, которые служат только тому, чтобы создавать у людей иллюзии, все эти несуществующие боги и их многочисленное потомство, завоеватели и победители драконов… А в действительности нас окружают неудачники, слабохарактерные, ничтожества, заблуждающиеся и сомневающиеся, усталые и печальные. Вот скажите, какими бы людьми вы сама хотели быть окружены — типа Шварценеггера или Вуди Аллена?
— Пожалуй, последнее.
— Я покалечен телесно, вы — душевно. Но вашу искалеченную душу, уважаемая, можно снова научить летать. А мое тело останется таким навсегда. Я никогда не смогу никого к себе привязать, увлечь. Когда я хочу плотской любви, то вынужден покупать ее или довольствоваться крохами со стола некоторых милосердных дам. Вы же можете вкусить от дионисийского колдовства чувственных наслаждений. Ни в чем не раскаивайтесь! Я завидую вам.
— Я не уверена, будете ли вы так же завидовать, когда я расскажу вам все. Это мучительно.
— Мучительно… прекрасное слово, живое, слово, которое будит фантазию. Ну что ж, любовь моя… я слушаю!
СДЕЛАТЬ ВСЕ САМОЙ
Я встретилась с Резой, новой подружкой Янни. Ловушка захлопнулась.
Реза борется за свои отношения с Янни. Я тоже борюсь за свои отношения с Янни, которые уже не имеют интимного характера, но жизненно необходимы мне, настолько, что я опасаюсь, как бы с этим переездом не отмер мой главный жизненный нерв. Но несмотря на все понимание, я не в состоянии была сказать «да», когда он предлагал вернуться. Слишком многое было невозможно, слишком глубоки корни наших споров, слишком мало осталось доброжелательности и взаимопонимания. Только теперь я осознала всю глубину потери.
Я должна все сделать сама, говорит Реза, и не зависеть от Янни. А я завишу. Завишу так, как зависит хороший актер от хорошего режиссера.
Наша связь носила такой характер, где один дополнял другого. Я и не подозревала, как много потеряла вместе с Янни. Я просто недооценила наш разрыв и осталась без слов, мыслей, мужества и сил. Он был моим утешителем, собеседником, творцом моего самосознания, ментором, наставником, вождем и величайшей нервотрепкой, бесстыднейшим сквернословом и преданнейшим деспотом из всех, кого я знала. Моралист, впрочем, самостоятельный в суждениях, разрушитель клише и штампов, неисправимый радикал. А я была проводником его творческих излияний, благодатной почвой для всех его посевов.