А я была одержима жаждой просвещения. Я хотела просвещать свою публику, я хотела просвещать Симона. Я хотела, чтобы он тренировал свои мыслительные способности, как он тренирует свое тело. Я считала, что он должен дорасти до того, чем он собственно был — или должен был быть, — человеком с высоким духом, чувствительным ко всему человеческому.
Я заставляла его читать, хотела, чтобы он ходил со мной в театр, на хорошие фильмы, чтобы он в спорах тренировал свое мышление, а не оставался среди инертной толпы обывателей, патологически неспособных к умственной деятельности.
Мне кажется, Торак, я была первой женщиной из всех, которых я знала — кроме моей матери, — подверженной комплексу доктора Хиггинса.
Мне сейчас пришел на ум Сэпп Трост, сильнейший поэт, гениальный человек. Мы вместе снимались в трехсерийном фильме для телевидения о возникновении социал-демократии в Баварии, он играл главную роль, а я его жену. Мы тогда были в довольно-таки близких отношениях, по крайней мере, спали вместе.
Он был влюблен, но когда я однажды лукаво спросила его, не хочет ли он в таком случае на мне жениться, он сказал:
— Ах, Лена, для женитьбы мы оба все же недостаточно смешны!
Я разозлилась. Жениться можно и по мещанским соображениям, или потому что крыша едет. Все возможно.
А тогда для меня это слишком много — те восемьдесят километров, которые я проезжала, чтобы встретиться с ним, о чем я и сообщила.
А он сказал:
— Да, если восемьдесят километров — серьезное основание для того, чтобы перестать поддерживать дружеские отношения, то тут уж ничего не поделаешь.
Я тогда подумала про себя: «Верно». И как-то перед ним тогда оправдалась. Мы не особенно крепко держались друг за дружку и вскоре расстались.
Позднее, когда мы вместе, с одной программой, ездили в турне и я только что вышла за Янни, он, имея в виду мое решение выйти замуж, сказал своей подруге — мы сидели в машине перед театром — обо мне и Янни, которого он знал лишь мельком:
— Забавно, у Лены проявился интерес к дрессировке!
В ответ на это я со своего заднего сиденья угостила его увесистым подзатыльником и довольно-таки раздраженно заявила, что если это «заболевание» и существует в природе, то он страдает им в первую очередь, а что касается моего музыканта-мужа, то:
— У него есть такие человеческие качества, которых тебе не достичь и за сто лет!
Мы тогда еще дня два дулись друг на друга, и каждый считал другого неправым.
Итак, комплекс доктора Хиггинса все-таки возможен?
А Симон — это цветочница Элиза, которую я хочу приобщить к светской жизни. Откуда постоянно возникает эта дурацкая ситуация?
Синдром «гадкого утенка». Спасительница Лустиг в действии! Может быть, я хотела быть принцессой на белом коне, которая некоего замарашку превращает в принца? Лена, ты ведь переворачиваешь все традиции, это дорого тебе обойдется, любовь моя!
Янни по части духовной силы обогнал меня на десять лет, притом что на три года был моложе, Симон же вышел из всем известной, уважаемой семьи.
И все-таки в некоторых отношениях я их превосходила. У Янни не было места в истеблишменте, у Симона — речевых и мыслительных способностей. А я в каждом случае предоставляла недостающее. И оба они стремились ко мне и хотели быть со мною, чего бы это ни стоило.
Дело прошлое, но надо сказать, что у Янни очень все удачно получилось с этим его стремительным рывком в супружество!
Я откинулась в удобное кресло с подголовником и принялась вспоминать то время, когда я встретила Янни.
ЯННИ
На эту вечеринку меня пригласил Дуби.
— Ты обязательно должна послушать мою музыку, — сказал он, — и познакомиться с Янни!
— Янни?
— Яфир Аннани, наш ударник перс, очень привлекательный человек. У вас с ним много общего!..
— Вот даже как?
— Прежде всего, он хорошо разбирается в музыке и бизнесе и очень по-деловому мыслит.
«По тому, как он его описал, трудно представить себе что-либо определенное», — подумала я и, поскольку в то время слишком много сидела дома, все-таки пошла. В тот момент, когда я вошла, музыка как раз смолкла. Дуби подскочил ко мне с криком:
— Яааанни, смотри — это та самая Лена, Лена — это тот самый Янни!..
Когда я впервые встречаю человека, я сразу, по первому впечатлению, так или иначе классифицирую его.
Когда передо мной встал Янни, тонкий, но сильный, и подал мне свою маленькую руку, я ничего не подумала, не почувствовала, никак его не классифицировала, лишь сказала: «Привет». Он смотрел на меня сияющими глазами, улыбался и весь был как-то скован. У меня даже мелькнула мысль: «У этого человека куча комплексов».
Дуби играл на басах, а я все свое внимание переключила на Янни.
Погрузившийся в собственный мир шаман, волшебник, дервиш, будучи в трансе и связанный со своим ритмом, он играл чертовски хорошо! Я выпила два коктейля и пребывала в состоянии легкой игривости. Мне было двадцать девять. Янни — двадцать шесть.
В следующий перерыв у меня завязалась беседа с младшим братом Дуби, Максом. Янни бродил вокруг нас, все время перебивал, мешал, вставлял свои словечки, лез на глаза. И вот, наконец, уже поздним вечером я взяла его под руку, увела в сад и там сказала:
— У тебя прекрасная музыка, но чего-то не хватает.
Янни шел рядом. Бездомный пес, заблудившийся ребенок шел со мной под руку. После беседы мне захотелось вина. «Он сейчас принесет», — сказал он и направился к дому. Я тут же забыла о нем и завела дурацкий разговор с одним типом, с которым пару дней назад была резка. Какая-то пьяная девица свалилась в пруд с рыбками, громкий хохот. Где Янни? Я обнаружила его в самом темном углу усадьбы, он лежал в шезлонге.
— Мой отец был персом, — сказал он, — он уже давно умер…
Янни привлекал меня, сама не знаю почему. Он не был прототипом с рекламы джинсов, скорее, наоборот. Он не был похож на всех тех, кого я знала раньше, — в нем чувствовалась своеобразная внутренняя сила. Очень развитая.
— Кто ты по знаку гороскопа?
— «Рыбы».
В моей голове заклубился туман. «Это он! Это он! Наконец-то!»
Именно этому знаку гороскопа должен соответствовать человек, который может стать для меня проводником, вождем, учителем, — я сама это высчитала, и очень скрупулезно! Появление Янни попахивало мистикой.
Когда через день он захотел на мне жениться, это астрологическое «это он!»и его матримониальное неистовство встретились. Немецкая эзотерика и персидское упрямство — все вместе это составляло довольно взрывную смесь. Человек с нормальным складом ума едва ли разглядел бы здесь хоть один мотив для того, чтобы присягать друг другу в верности на всю жизнь, — но не душа артиста. Он поймал меня в период увлечения «травкой» — романтические устремления, смутная любовь к Богу, детская открытость. Ничего определенного и типично женского — все пограничное, переходное.
«С ним я смогу воплотить все свои мечты!» — пришло на ум в тот вечер. Так оно и случилось.
Когда мне едва исполнилось семнадцать, в палаточном лагере в шесть утра я слышала далекое, прекрасное пение — и похожее чувство я испытывала тогда, в свои двадцать девять. Меня необъяснимо тянуло к Янни — очевидно, наше влечение было чисто биологическим, интуитивным, и, наверное, его просто никак не нужно объяснять.
Той же ночью мы улеглись спать вместе.
На следующее утро — завтрак с соленьями после ночной попойки и неприглядные натюрморты вчерашней вечеринки. Янни выдвинул крепкую мужскую теорию о семейной ответственности и персидском менталитете; очень авторитетно говорил о том, что здесь, у нас, в этой семейной ответственности понимают гораздо больше, чем у них. Он определенно производил на меня такой эффект, какого другим еще не удавалось произвести. Я была уже почти готова. Он был энергичен и говорил такие вещи, каких я никогда ни от кого не слышала.