— Шла бы ты домой! Видишь же, что никому ты тут не нужна!
Я развернулась и побежала домой, ничего не видя перед собой из-за слез. А дома швырнула свой ранец в угол и кричала, что никогда в жизни не пойду больше в школу. Никогда в жизни! Мама долго утешала меня и сказала, что дети иногда бывают очень грубы и жестоки и что самое лучшее — постараться стать достойным человеком и не полагаться на любовь окружающих, — и со временем я успокоилась.
В гимназии мне было довольно-таки тяжело. Вступительные экзамены я сдала без проблем, а вот последовавшие за ними долгие отсидки в школе и объем учебы мне уже не нравились. Кроме того, учителя были необычайно высокого мнения о себе, так как, имея высшее образование, они полагали, что представляют собой нечто особенное.
Когда я сделала себе первую химию, учитель прямо после парикмахерской отправил меня в туалет — «привести в порядок свою голову». Сделал он это перед целым классом, и все надо мной смеялись.
Впрочем, гимназия меня уже не особенно интересовала, так как в то время появились «Битлз». Я была полностью увлечена этой группой из-за их сногсшибательной музыки. Особенно нравился Пол — я испытывала к нему настоящую страсть и часто представляла себе, что он обнимает меня и целует. Я даже ревновала его, хотя знала, что это гадко, потому что у него уже есть девушка. И я была несчастна, но в то же время и счастлива, поскольку была фанаткой «Битлз». Целая стена в моей комнате была заклеена их фотографиями, и среди них висел портрет моего деда в роли императора Макса из фильма «Королевский вальс»; он ведь был еще и актер.
На противоположной стене я повесила фото любимой группы в полный рост. Я всегда подходила к Полу, закрывала глаза и представляла, что его рука обнимает меня. Как правило, в этот момент обычно в комнату входил дед и требовал, чтобы я прекратила «этот грохот». Затем он протягивал руку к проигрывателю и волшебство обрывалось.
Здесь следует сказать, что я тогда внедрилась в комнаты бабки, которая полтора месяца назад умерла. Сорок три года она была замужем за моим дедом и все это время была его мотором, так что после ее смерти дед стал давать перебои и в дальнейшем был уже только половиной того, чем был прежде. Эта женщина восемь раз рожала: двое детей умерли еще в младенчестве, а один пропал в войну. Оперная певица по образованию, она руководила детским театром. Площадка для репетиций находилась в нашем саду, вокруг нее располагались каморки для масок, реквизита, костюмов и декораций. А вокруг всего этого был пестрый забор, в котором все доски были разных цветов. Рабочих, которые все это строили, моя бабка держала в кулаке, как, впрочем, и всех членов нашей семьи, — и совершенно ничего не меняли пересуды соседей, что сад обезображен. И многие до сих пор полагают, что одноцветный забор выглядел бы гораздо менее безвкусно.
Когда эта неутомимая женщина заканчивала постановку очередной сказочной пьесы, она говорила деду, который был писателем:
— Так, Карл, теперь ты пишешь для меня новую вещь!
И тот писал! И как знать, написал бы дед так много без этих бабушкиных приказов?
Мою вторую в жизни пощечину — в общей сложности их было, пожалуй, что-то около пяти — я получила от бабки. Тем самым она перешла границы маминой территории, каковой являлось мое воспитание. Я в этой ситуации старательно сохраняла нейтралитет, так как не знала, кто из них сильнее. Да и совесть моя была не вполне чиста — пощечина была за болтовню за занавесом во время действия на сцене.
Когда мне было двенадцать, бабушка умерла от инфаркта, хотя доктор незадолго до этого, говорил, что с сердцем у нее все в порядке, он исследовал его с помощью специального аппарата. Но она умерла. После вскрытия сказали, что стенки сердца были тонки, как стекло.
Бабушка рассказывала мне, что дед никогда не был особо верным супругом и не один раз ей доводилось плакать в подушку. Чувствуя себя виноватым, тот принимался танцевать перед ней танец семи покрывал, причем делал это так забавно, что бедняжка поневоле начинала улыбаться и уже не могла сердиться. А улыбаться так обаятельно и смеяться так заразительно, как моя бабка, никто не мог. Какая потрясающая женщина она была, я тогда еще не вполне понимала, потому что везде — и на сцене, и в газетах — первую скрипку всегда играл дед.
Женщине всегда нужно следить, чтобы мужчины не затмили, не подавили ее. Об этом мне тоже никто и ничего не говорил.
Когда мне было четырнадцать, наш прекрасный, старый дом был снесен, а сад сровняли с землей. Мы были там всего лишь съемщики, арендаторы, и отец выстроил свой собственный дом. А старый был продан господину Фляйшеру, отцу двух дурочек, который все разрушил и отгрохал на том месте блочный дом, изумительный по своей уродливости. И все ушло — прекрасный дом, прекрасный сад, все! Целое детство ушло.
Но, по крайней мере, оно у меня все-таки было, мое детство. Моей маме, например, повезло меньше, уже в тринадцать лет на ее плечи свалилось домашнее хозяйство. Она сама мне это рассказывала. Она вообще очень много рассказывала о том, что сама за свою жизнь пережила, а пережила она много. Война, голод, время всеобщей нищеты. Мою жизнь со всем этим даже сравнить нельзя, говорила она, у меня просто потрясающе счастливое детство. С тех пор я тоже всегда говорила, что у меня было потрясающе счастливое детство. И я решила с тех пор, что нужно быть благодарной судьбе и более уверенной в будущем.
Много позже мне пришло в голову, что внутренне я всегда была довольно-таки одинока, как, впрочем, и внешне — ведь у взрослых вечно не хватало времени на меня. Мне бы, наверно, подошла какая-нибудь толстая итальянская мамаша, которая бы постоянно варила спагетти и по шесть часов в день прижимала меня к своей груди.
Но иметь все сразу невозможно, и мне приходилось довольствоваться искусством и сумасшедшими женщинами.
И мама, и бабушка, обе были, мягко сказать, особы несдержанные: стоило мне сказать не то слово или как-то не так себя повести — на меня низвергался такой словесный ливень, которым меня просто смывало. Это было всегда как стихийное бедствие и пугало меня необычайно. Так продолжалось примерно лет до двенадцати, пока я не научилась орать в ответ.
За три недели до своего семнадцатого дня рождения, я наконец избавилась от невинности. Мы ездили на озеро: Бабзи, Фини и я. Своим родителям я сочинила историю про палаточный лагерь христианской молодежи, а в дневнике записала позднее: «Вот это и случилось! Ура!»
Затем в дневник залезли родители, якобы из заботы обо мне и чтобы понять, почему я так сильно изменилась. Прочитав его, они упали в обморок от ужаса, но устранить этим последствия дефлорации им, конечно, не удалось. Благодарение Господу!
Ханнес, виновник происшедшего, был человек заботливый и проделал все, что от него требовалось, не тяп-ляп, а очень осторожно, со второй попытки. А затем мы плавали в озере в лунном свете — все было просто великолепно. Я была по-настоящему счастлива. И закончилась эта история не так ужасно, как этого ожидали взрослые. Мы были вместе еще полгода, Ханнес служил в бундесвере; в один прекрасный момент он мне наскучил, по большей части из-за того, что в свои годы все еще не знал, как приводить женщину к оргазму. Сейчас он редактор на телевидении.
Что такое оргазм, мне было известно уже давно, впервые я испытала это в тринадцать лет, когда мы обжимались с Ханси и он ложился на меня. Как только я через джинсы чувствовала его твердый член, со мной случалось что-то необъяснимое, это был высший пик наслаждения. Я тогда еще даже не знала, что это такое, знала только, что мне это очень нравится. Ханси был ударником в бит-группе и большим красавчиком. В четырнадцать лет у меня появились месячные, а в шестнадцать я стала пользоваться косметикой, впрочем, сейчас речь не об этом.
В принципе, я понимаю своих родителей. Когда у тебя одна-единственная дочь, которая к тому же живет в такое время, когда всем все можно, тут поневоле станешь истеричным. Мама прочитала мне длиннейший доклад о девичьей гордости и о том, что до двадцати одного года честь принадлежит не самой девице, а исключительно ее родителям. Я не удержалась и выразила сомнение в том, что моя девственная плева является родительской собственностью. Вскоре страсти немного улеглись, мы сходили к доктору, чтобы предупредить возможную беременность, и он дал мне таблетки.