— В сфере обслуживания все не так просто, — сказал он. — Если клиент не получает хороший сервис, он разворачивается, уходит и никогда больше не возвращается. В следующем году отец передаст мне управление всеми делами, и тогда я устрою все так, чтобы быть занятым на работе не больше, чем полдня. И тогда у меня будет куча времени для тебя!
Я попыталась тренироваться, впрочем, без особого успеха, затем поехала в бассейн, читала «Просветление духа из себя самой» — ментальный тренинг. В пять отправилась домой в надежде, что он, может быть, уже вернулся. Его там не было. В пятнадцать минут шестого он позвонил и сказал, что будет через полчаса. В пятнадцать минут седьмого он наконец-то появился.
К этому времени я уже пришла в состояние полной недееспособности. Находясь под действием гнева, как под сильным наркотиком, я сидела и напряженно думала, пытаясь найти какой-нибудь разумный выход из этой ситуации. Я знала, что орать не имеет смысла, плакать — бесполезно, угрозы тоже не произведут на него никакого эффекта. Единственным решением было: покончить или вынести.
Он стоял в проеме кухонной двери и смотрел в окно, опираясь левой рукой о косяк. Молчал, курил, слушал мои упреки, беспомощно отпирался, аргументируя опоздание тем, что не мог уйти, не обслужив всех клиентов. А я становилась все яростнее, все отчаяннее. И все время я стояла перед ним и вдыхала его запах, мой любимый запах — эту сводившую меня с ума смесь из благоуханной свежести, следа туалетной воды и чего-то еще, первобытно-мужского. Я теряла последний разум от его плавной, неторопливой манеры двигаться, которая, несмотря на всю его быкоподобность, была даже элегантной, от его длинных волос, волчьих глаз, широких плеч и, черт побери, от его крепкого зада, один взгляд на который приводил меня в состояние возбуждения. Я никогда еще в своей жизни не встречала ничего подобного. У всех, с кем я бывала близка прежде, чего-нибудь не хватало — зад был либо слишком худ, либо слишком велик, либо слишком жирный, либо слишком широкий, слишком твердый или, наоборот, слишком рыхлый.
Но следует ли жертвовать своим здоровьем ради одной, пусть даже прекрасной, задницы?
— Ты отнимаешь у меня драгоценное время моей жизни! — кричала я. — С тех пор, как я с тобой познакомилась, моя жизнь состоит только из ожидания Симона Шутца. И это не приносит мне ровным счетом никакого удовольствия. Я больше не хочу растрачивать драгоценные часы своей драгоценной жизни на подобные глупости. Я просто устала!
Он взглянул на меня.
— Я отнимаю у тебя время?
— Да! — кричала я. — Вот уже целый год!
Он промолчал. Как это бывало почти всегда. Вдруг он поднялся и вышел на кухню.
Хочет сделать себе кофе, подумала я. Затем услышала шум отъезжающей машины. Сначала я ничего не поняла. Я искала его по всему дому до тех пор, пока не увидела в окне садовника и его помощницу, которые все еще были в саду. Следовательно, отъехать мог только Симон, который почему-то сделал это без объяснений. Я была вне себя. Это что, конец? Или он уехал просто так, из слабости? Или, может быть, поехал домой, чтобы взять одежду для отпуска? Вряд ли.
Я села в машину и помчалась в Брюкмюль. Со скоростью сто шестьдесят километров в час летела я по трассе, с риском для жизни совершая объездные маневры. Я была готова ко всему. Я хотела наорать на него при жене, если понадобится, дать пощечину. Но его машины перед домом не оказалось. Там стояли машина его жены и еще какие-то, с мюнхенскими номерами. Звонка перед дверью тоже не было. Я тихо вступила в прихожую. Из сада до меня донеслись громкие, веселые голоса. Здесь явно были гости. Неожиданно передо мной в дверном проеме появилась жена Симона. Мы молча поглядели друг на друга.
— Я хотела бы поговорить с тобой, — сказала я, чтобы что-нибудь сказать.
Она посмотрела на меня враждебно. Затем подошла к двери, широко открыла ее передо мной и сказала с сильным нижнебаварским акцентом:
— Здесь мой дом. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты в него заходила. Пожалуйста, выйди вон!
И протянутой рукой указала мне на выход.
Хо-хо, цветочница Шутц — фрау Лустиг вам что, собачка? Нет, так не пойдет, моя милая! Я широко расставила ноги и приняла надменное выражение лица.
— Успокойся, — сказала я ледяным тоном. — И не выпендривайся. Так ты ничего не добьешься. Я не хочу никакой холодной войны — потому и пришла сюда. Надо поговорить. Ситуация действительно серьезная.
Она немного поколебалась.
— Ну что ж. Входи.
Мы прошли в комнату. В прошлый раз мы были здесь втроем — Бритта, Симон и я. Симон тогда устроился в кресле и предоставил нам все решать самим.
— Что даст твое «поговорить»? — сказала она.
Ее голос и руки дрожали, но она пыталась сохранять самообладание. Ее голос был холоден, резок и раздражен.
— Ты же знаешь, что это ничего не даст! Ты не можешь от него отказаться, и я тоже напрасно пытаюсь делать это. Мы обе зависимы от него. И пока эта ситуация не изменится, никакой разговор ничего не даст.
Мы обе от него зависимы.
— Ну почему же, я так не думаю… — попыталась я уступить и как-то выразить обуревавшие меня противоречивые чувства. — Я хотела бы смягчить это ужасное напряжение. Я хочу, чтобы ты могла спокойно набрать мой номер и поговорить со своим мужем. И я тоже хочу рассчитывать на то, что если мне когда-нибудь понадобится самой сюда позвонить, то я услышу в ответ спокойный голос. И, прежде всего, я хочу сказать, что я вовсе не коварная разлучница, как это могло показаться.
— Этого я никогда и не думала, — сказала она. — А может, думала…
— Но ты считаешь, что, как только я уйду, все вернется на свои места?
— Да, — сказала она и враждебно посмотрела на меня. — Я так считаю. Да кто ты вообще такая, чего ты хочешь?! — вдруг взорвалась она. — Ты ведь даже по возрасту ему не подходишь! Между вами, ведь десять… нет, почти двенадцать лет разницы! Что ты лезешь к молодым мальчикам? Ты в этом нуждаешься, да?! Зачем тебе все эти гадкие сплетни в газетах? Ты хочешь доказать себе самой, что еще чего-то стоишь?
Это был меткий удар — почти. Я понимала, что это не аргумент, а всего лишь поверхностный, мещанский взгляд на вещи, плюс сознательная подлость.
Да ты должна молить всех своих богов, чтобы через двенадцать лет ты выглядела хотя бы приблизительно так, как я сейчас! — думала я. Но вслух ничего не сказала, ибо здесь я была агрессором, вторгшимся в ее дом, а я не хотела никакой борьбы, никакой конфронтации. Я хотела только одного — понимания и сближения, насколько это возможно.
— Не будь такой отсталой… — сказала я мягко, — времена идут, все вокруг меняется. Вокруг нас масса пятидесятилетних мужчин, которые живут с двадцатилетними девушками.
Она язвительно приподняла брови. Я знала, что она сейчас скажет то, что сказал бы на ее месте любой консервативный человек с подобным уровнем мышления. Именно это она и сказала.
— Я думаю, что все-таки с мужчинами в таких ситуациях все обстоит несколько иначе!
Да, понимания тут явно не получалось. Пожалуй, что в результате недельного, нет, скорее месячного диалога, мы, возможно, смогли бы прийти к пониманию, но к чему вся эта миссионерская работа, если из исходных предпосылок есть только стойкость?
Зазвонил телефон. Это был Симон. Когда он ссорится со мной, подумала я, то тут же звонит своей жене! Хорошо устроился — одной из нас он всегда может поплакаться в жилетку. Той, которая на этот момент с ним особенно добра.
Чтобы сделать мне больно, она говорила с ним мягким, ласковым голосом, прекрасно зная, что меня это заденет. Несмотря на мои возражения, она сразу ляпнула, что я сижу у них дома и наша беседа, по ее мнению, оказалась не особенно плодотворной.
— У тебя еще дела? Да? Хорошо, милый, я поняла, буду ждать, до скорого.
Она положила трубку и с довольным видом посмотрела на меня, понимая, что и второй удар ей удался — это явно читалось у нее на лице.