Через некоторое время стало уже неважно, есть кто-то в комнате или нет. Все они были одинаково плохи, холодны, за редкими исключениями. Началось пресыщение. Я была полна по самые края, с меня было довольно. Пила я или не пила, тоже уже стало неважно. Однако засыпать на Бали я могла только в пьяном виде.
Куда ушли те времена, когда я достигала оргазма за две минуты? Они вернутся, когда взбодрюсь и приду в форму, я знала это.
Один-единственный раз я отправилась спать, не пойдя на дискотеку. Мои силы были на исходе, настоятельно требовался отдых. Симон каждый день посылал мне факсы, где подробно описывал свою тоску по мне. Я тоже тосковала по нему, но иначе. В целом, я больше уже не доверяла ему, зная, что отнюдь не всегда он подкрепляет свои слова делами.
В моем распоряжении были еще два дня, после которых предстоял чудовищный перелет назад, в Германию, и это приводило меня в ужас. Мне уже не доставляли никакой радости ни экскурсии, ни мужчины, ни занятия спортом. Я занималась йогой, водной аэробикой, ходила на массаж, но уже отчетливо хотела домой. Кульминационная точка последних двух лет пройдена, я переполнена, сыта по горло.
Я так думала. Однако последние дни, включая перелет, составили блестящий финал всей этой авантюры.
В последний день я была уже так измотана, что уснула прямо на дискотеке — просто улеглась на подлокотник кресла и отключилась. Никто этому не помешал. Перед этим я заняла третье место в конкурсе на лучшее исполнение рок-н-ролла с партнером, удачно выбранным за две минуты до начала. Час я проспала, потом поднялась и собралась пойти домой. Мой ключ от номера сломался еще днем, и я попросила администратора найти провожатого, чтобы открыть дверь. Проводить меня поручили охраннику в белой рубашке и черной форменной фуражке. По дороге он спросил у меня — сонной, разбитой, с тяжелой головой, какой я тогда была:
— Ты не хочешь заняться со мной любовью?
Одним больше, одним меньше, — подумала я, — почему бы и не воспользоваться?
— Ладно, идем ко мне.
И бесстыдное чувство полной свободы захватило меня. Он открыл дверь, разделся: черное тело, мокрый поцелуй. Через некоторое время, чуть задыхаясь, он предложил:
— Я позвоню своему другу. Ты подожди. Мой друг готов прийти сюда и помочь нам закончить это дело.
Я не знала ни имен их обоих, даже вспомнить их лица не могу, помню только возбуждающее ощущение бесстыдства и смуглые, тонкие тела. Я даже не помню, были ли они на высоте в ту ночь. Мне тридцать девять лет, — сказала я себе, — я могу использовать мужчин исключительно как источник наслаждения и сама каждую ночь решать, хочу я секса или нет. Недалекий человек может предположить, что он меня использует, однако это относится к нам обоим. Я не нуждаюсь в том, чтобы изображать желание, в то время как его у меня нет. И когда его нет, то ни одна свинья не смеет подойти ко мне, даже собственный муж. С отсутствием желания ничего нельзя поделать. Чего-то еще можно достичь инстинктивностью. Но гораздо больше — независимостью женщин от моральных воззрений мужчин. Воспитание и условности повсюду пролагают свои границы.
Мужество! Мужество! Мужество! Все, что ты делаешь или хочешь делать, все блокирует страх перед мнением других, перед их смехотворными суждениями, которые не стоят и ломаного гроша! Как может судить обо мне ожиревшее и скучное высшее общество или какие-нибудь служащие, ничего за свою жизнь не пережившие? Никак.
Я могу всех их, восклицающих, всплескивающих руками, визгливых, потерявших самообладание оставить за своей спиной. И ничего мне за это не будет! Я могу жить так развратно, как захочу — я в руках Божьих.
БАЛИЙЦЫ
Очарование Бали…
Есть оно еще или уже исчезло?
Не сбылась моя тоска по отдалению, трансу, новому измерению, погружению в чужую религию. Конечно, нет. Я чужая здесь. У него еще есть своя религия, у народа Бали, но она — в семьях, в местных обычаях, а остаток ее за деньги продается туристам. Бали продает свою душу. И я сама здесь лишь потеряла свою. Все неразвитые страны начинают продавать душу из нужды в деньгах. За пару рупий ты получаешь их искусство, их танцы, их секс. Вандализм туристов наводнил этот мир.
По вечерам священный танец-кехак, демонстрируемый за двадцать три марки перед орущими детьми и вспыхивающими фотоаппаратами вездесущих японцев. Вспышки ярче факелов танцоров. Возможно, танцоры и правда были в трансе, как это описывалось в книгах, а может, только изображали — за деньги.
В предпоследний день я собралась с силами для поездки в Куту. Такси — восемнадцать марок туда и обратно, включая час ожидания. Один магазин на другом, из машины можно выйти с большим трудом, все хотят тебе что-то продать: часы, кожаные сумки, серебряные браслеты, кольца, резные фигурки из дерева. Я спаслась бегством в какой-то магазин и от растерянности купила там себе кожаный костюм за двести марок, который в Германии стоит от силы восемьдесят. Потом вышла на улицу, где сразу была окружена пятью, шестью, семью уличными торговцами. Они, как москиты, появились из ниоткуда. Я пыталась торговаться что есть силы, купила три кольца за двадцать марок, кучу кожаных браслетов за восемь и пятнадцать серебряных за восемнадцать. Торговцы были черны как черти и орали как черти же.
Хитрые многоопытные туристы проходили мимо, не удостаивая их взглядом. Если бы здесь был Симон, подумалось мне, он и душу выторговал бы у них за двадцать марок. Одной маленькой черной девчушке, которую тоже звали Леной, я подарила десять марок. За это она не отходила от меня ни на шаг и все хотела то заплести мне косы, то продать свои серьги, то показать Куту. Я снова спаслась бегством. На сей раз в ресторан, где выпила чашку кофе и ананасовый сок за две марки. Затем снова назад, в клуб — солнце, жара, микстура из водки, сока и экзотических эссенций. Мой предпоследний день. Моя депрессия медленно испарялась. Недисциплинированность и хаос в голове тоже.
БЕЗ СТРАХА ПЕРЕД ПОЛЕТОМ
Дорога назад была еще большей мукой, чем туда. Дома меня уже не ждало ничего, кроме холодной ноябрьской погоды, слякоти, необщительных сограждан и работы, работы, работы. Однако судьба порадовала меня весьма насыщенным времяпровождением в первой половине перелета. В Сингапуре, куда мы долетели через два с половиной часа, сел Сандро, как выяснилось позже, тридцатилетний итальянец из Генуи — метр восемьдесят пять росту; темные, длинные волосы, черные, сонные глаза, смуглый, худощавый; механик в автомобильной мастерской. У него были солнечные очки, сверкающие во все стороны, которые все пассажиры с интересом рассматривали. Еще три недели назад я бы только с тайным желанием посматривала на него и думала, что что-то такое в нем есть.
Но практика — великое дело. Я начала под него мощный подкоп, заведя для начала разговор об Италии, о семье и о Мачо (глядя на него, можно было предположить, что со временем он вольется в их ряды), о его профессии. До Карачи многие места в задней части салона были свободны. Это всегда было моей мечтой — заняться сексом во время перелета. Я не загадывала далеко, но, как мне думалось, с наступлением темноты вполне можно было слегка пообжиматься. Он сразу пересел на соседнее со мной кресло, и через два часа мы уже лежали на четырех сиденьях, тесно обнявшись, и играли в свою игру под покрывалом, которое стюардесса выдала на ночь. Сандро вдохновенно врал:
— Я хочу поехать к тебе в Германию, Лена! В апреле! Мы с тобой целые дни будем проводить дома, мне нужно видеть тебя! Мне нужно видеть тебя подолгу!.. Я хочу… Мне нужно… Ты великолепна, ты такая красивая! Каждый мужчина должен любить тебя с твоими светлыми волосами и голубыми глазами! — и т. д. и т. п.