А Симон ненавидел самого себя, потому что не знал, как и куда плыть; потому что ни одно решение не казалось ему окончательно правильным. В рамках какой-нибудь другой культуры мы могли бы все втроем объединиться под одной крышей и завести общее хозяйство, но только не в Нижней Баварии. И только не с Бриттой и Симоном. Я зашла уже столь далеко, что готова была испробовать любую форму совместной жизни, лишь бы, наконец, обрести душевный покой. Но против меня были сразу две семьи — семья Симона и семья Бритты; к тому же еще мои родственники и друзья и, само собой разумеется, местное население, которое, узнав об этой истории, однозначно встало бы на защиту устоев. С каким-нибудь другим «Симоном» это была бы не проблема — противопоставить себя окружающим, но с этим — никогда.
ДОРОГА К ИСТИНЕ ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ АД
На этот раз все шло хорошо целых четыре недели. Четыре недели всегда были тем промежутком времени, который Симон мог вынести без особого труда и на который еще хватало его решительности. А затем все начиналось заново. Он был как тот человек, который раз за разом натыкается на одну и ту же стену, но и в пятый раз бывает удивлен тем, какие болезненные ощущения это доставляет. Он был необучаем. Я тоже.
Я произносила длиннейшие речи о решительности, о необходимости держать слово, о зрелости характера, о том, что человек не развивается, если топчется на месте, боится причинить себе боль и не в состоянии взять происходящее в свои руки.
Последняя беседа происходила на опушке леса. Мы сидели на траве, весеннее солнце ласково светило на наши серые, угрюмо глядящие перед собой лица. Он снова находился в том состоянии оцепенения, в которое впадал каждый раз, когда ему предъявляли «чрезмерные требования». Я смотрела на него, и было ясно, что и на этот раз он уйдет, что он и на этот раз не смог выдержать. Также я знала и то, что он снова вернется.
Но я ничего не могла поделать. Выдержать или покончить.
Мой сороковой день рождения отмечался дома; большое празднество, на которое было приглашено шестьдесят персон — все, кто что-то значил в моей жизни. И я сочла большой подлостью, что он бросил меня за день до моего дня рождения. Он забрал необходимый минимум одежды и переехал в отель, что показалось ему самым лучшим, что можно сделать. Это жилье должно было создать своего рода буферную зону, свободное пространство, где ему было бы достаточно воздуха. Также он надеялся найти в отеле необходимое одиночество для того, чтобы прояснить свои мысли.
День рождения приближался. Эта дата страшила меня, и потому я хотела отпраздновать ее торжественно, сделав это с размахом и, по возможности, расточительно. От сорока лет нельзя уже ни отвертеться, ни отговориться, считала я. Наступил тот экзамен на мастера, который принимает сама жизнь, и сама жизнь, казалось мне, спрашивала:
«Ну? Что тебе удалось сделать? Так ли крепко ты стоишь на ногах, как этого принято ожидать от женщины твоего возраста? Контролируешь ли ты себя? Хорошо ли проводишь свою жизнь? Используешь ли все свои способности?»
Я не использовала. Я пыталась, но объектом их приложения был мужчина, который уклонялся от лидерства, и, таким образом, мои способности были направлены на неверный объект. Перенесенные страдания и их безрезультатность привязали меня к нему; я ждала успеха, вознаграждения, хорошего выхода из этой ситуации, когда бы я могла сказать: «По крайней мере, все это окупилось!»
— У птиц есть такие специальные перья, — рассказывал мне Симон как-то раз. — Это три-четыре пера, с помощью которых они держат курс; и когда они возвращаются, то могут лететь только в одном направлении!
— Точно. А ты выщипал мне их все, ты, потрошитель птиц!
Мы посмеялись тогда над этой идеей, которая родилась в один из наших лучших моментов.
Праздник наступил.
Мне кажется, пришло больше семидесяти человек — все с массой подарков и поздравительных открыток с пожеланиями, где была представлена вся шкала: от полных любви, волнительных, шутливых и находчивых до просто неуважительных и попросту безвкусных, как, например: «Ты никогда не будешь выглядеть такой старой, как сейчас!» Очевидно, кому-то это должно было показаться шутливым и ироничным, но мне так не показалось. В этот день я выглядела на редкость хорошо и не только «для своего возраста» — я была стройна, свежа, и посторонним никак нельзя было понять, что дела мои идут не так уж хорошо, кроме самых посвященных, разумеется.
С шести часов вечера в дверь звонили через каждые две минуты, и я получала одно пожелание счастья за другим и после каждого поздравления еще поцелуй и прекрасный подарок. Я была совсем растеряна, смущена и, словно со стороны, слышала свой голос, выговаривающий стандартные благодарности. Наверное, всего этого было даже слишком много, чересчур, но в целом праздник получился просто великолепный. Симон помогал мне в приготовлениях, притащил столы и стулья, соорудил гриль, закупил напитки. Одна закусочная фирма устроила гигантский холодный буфет, на лужайке стояли тридцать факелов для вечера. Янни со своим бэндом что есть сил играли рок, не боясь помешать соседям; наш друг Георг Визингер более двух часов играл блюз; присутствовали журналисты, пребывавшие в хорошем настроении от шампанского. У нас была даже машина, швырявшая эклерами в направлении выбранной жертвы, пытавшейся схватить ртом это пирожное.
Около полуночи я стояла одна на балконе и смотрела на море света в саду. Все факелы горели в темноте, оживляя тени и погружая всех моих любимых друзей в море мерцающих отсветов, как в фильме Феллини. Это было незабываемое зрелище.
Они не оставили меня, — думала я, — они все здесь, потому что я нуждаюсь в них…
В половине седьмого Симон отправился спать — он очень устал. Направился в мою кровать. Но я сочла это недостаточным для роли хозяина, которую он разыгрывал, принимая гостей, и надулась. Скоро я затеяла флирт с одним типом из рекламного агентства. И в один прекрасный момент мы с ним начали целоваться.
Это было не вполне корректно, но хорошо на меня подействовало. И уж, разумеется, мне никак не могло прийти в голову, что Симон еще раз встал и увидел нас сквозь стеклянную стену зимнего сада. Некоторое время спустя этот тип потащил меня в тихую комнату, и от меня ускользнул тот факт, что Симон начал меня искать.
— Где Лена? — подозрительно спросил он у Резы, с лицом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Я… э… не знаю… наверняка она где-то в саду…
Реза попала в переплет — она знала, где я была, но ни в коем случае не хотела допустить, чтобы Симон нашел меня. Ей удалось вытащить меня из той комнаты, прежде чем он подошел. У нас все не слишком далеко зашло с этим мужчиной, да и, в сущности-то, он был мне безразличен, но ситуация получалась крайне неловкая. И я хотела уладить все по возможности без особого шума и не портить настроение гостям. Когда мы подошли к дверям, Симон заорал на этого типа:
— Убирайся вон, ты, дерьмо собачье, пока я не спустил тебя с лестницы! — и угрожающе поднял кулак. Это меня сильно впечатлило. Такого я еще не видела. Этот тип и так не был особенно атлетического сложения, а тут совсем сморщился, сжался и повторял:
— Хорошо, хорошо, шеф, мне очень жаль, я уже ушел!
Это было довольно-таки смешно, хотя и было самым лучшим выходом в нашей ситуации. Симон не стал дожидаться, пока тот уйдет, а повернулся на каблуках и пошел обратно в спальню. Я была довольна и тихо про себя пожелала, чтобы Симон каждый день боролся за меня так, как сегодня.
Два месяца Симон жил в отеле. Затем снова вернулся ко мне с самыми твердыми намерениями на этот раз остаться навсегда. Мы провели наши первые совместные рождественские праздники, вся семья объединилась, я блаженствовала. Мы собрались все вместе у Нонни: Я с Симоном, Янни и Реза, Нонни и мой свекр. Были и все наши дети: дочь Резы от первого брака, Бенедикт и малыш Резы и Янни.