На следующее утро, в среду, все маски, как ночные духи в полночь, исчезли. И Торак с ними. Я проснулась очень рано и пошла прогуляться к базилике. Солнце лилось на площадь, ворковали голуби; от тысяч туристов осталось несколько человек, наслаждающихся утренней Венецией. Покой лежал на освещенных солнцем домах, золотисто-голубая каменная мозаика собора тоже блестела в лучах солнца, лившихся с голубого неба; суда тарахтели вдоль берега, волны бились о деревянный парапет, и я не могла припомнить времени, когда еще была так бездумно счастлива. И действительно, нужно ли мне было это постоянное сопровождение? Разве без него я не была свободнее? Передо мной открыты все возможности, вместе с возможностью спонтанного решения, и только те обязанности, которые я сама захотела бы на себя взять. Выгода и преимущество свободно определяющегося. Я могу съездить в Италию, сойтись с карликом, переспать со многими мужчинами или же ни с одним, искать общества или бежать от него, и никто не спросит: «Куда ты идешь? На сколько там останешься? Когда вернешься? Что там было? Почему ты не останешься со мной?» В Венеции, в кафе на набережной, не нужно ничего, кроме солнца и чашечки кофе и, может быть, еще сигареты.
Я зашла в базилику. Ее мощь и величие подавили и впечатлили меня, как и в первый раз. Я поставила свечку за свою любовь, на что бы она ни направлялась, и задумчиво пошла назад, в отель. Ключ Торака по-прежнему висел на стенде в бюро.
Когда в десять утра я пошла завтракать, у стойки портье стоял неприметный молодой человек.
— В одиннадцать часов я должен посадить вас на корабль, сударыня. У вас все в порядке?
— Да, — сказала я. — А где господин Намадов? Я потеряла его из виду вчера на карнавале.
— Господин Намадов просил передать вам большой привет. Он не поедет в Мюнхен.
Я испугалась.
— Почему же? Что с ним случилось? Его что-то отвлекло? Он встретил друга? Что? Да говорите же!
— Он передал мне только эту записку для вас, больше я ничего не могу сказать, милостивая госпожа. Мне очень жаль.
Он дал мне конверт, в котором лежал листок почтовой бумаги со следующим текстом:
«Любимая, уважаемая сударыня! Пусть я останусь в вашей памяти как веха, обогатившая вас.
Я приветствую вас и желаю всей той свободы, которую вы столь страстно желаете. Будьте здоровы!..»
В большой конверт был засунут еще один, меньший. Вытащив его, я узнала примечательный почерк Торака: «Для уважаемой дамы Лустиг. Пожалуйста, откройте в машине!». Едва усевшись на заднее сиденье, я разорвала конверт и стала читать:
«У вас достаточно денег, сударыня… Почему же не делать то, что нужно и хочется? Заведите при себе постоянную, оплачиваемую должность придворного шута, который ежедневно будет разгонять вашу тоску и уныние. Вашей меланхолии требуется немного профессионального развлечения. Очень многие знаменитые клоуны в частной жизни были грустными существами; основательные, серьезные, мрачные люди зачастую деспоты — полная противоположность той легкой веселости, которой они развлекали людей на сцене. Почему же вы не можете и в частной жизни быть веселой? Не осуждайте себя постоянно — пока все не стало еще хуже — и учитесь быть благодарной за тот рог изобилия, который судьба высыпала на вас; наслаждайтесь тем, что в данный момент переживаете. Благодарности заслуживает и то, что нижний баварец не заполучил вас. Менталитет людей на родине не столько окрылял вас, сколько подавлял. Он слишком баварский, простой и пролетарский. С ним вы не могли и не хотели ничего начинать. Что еще? Бегите оттуда прочь! Поместье здесь, поместье там… Этот ландшафт не подходит вам. Смогла бы француженка из Парижа осесть в швабском городишке? Американец из Нью-Йорка — в техасском захолустье? Нет, конечно, — люди как растения не приживаются на неподходящем грунте. Кактус не будет расти в баварском палисаднике, болотное растение — в степи. А какие города вы можете мне предложить? — я словно слышу ваш язвительный вопрос. Рим, Венеция… Я предложил бы Италию. Это оживит ваш дух и жизненные силы. Итальянские мужчины подняли бы вам настроение… Все итальянцы в той или иной степени — придворные шуты… и вы вовсе не обязаны тут же выходить замуж, не правда ли! Просто вдыхайте стиль как воздух, который вас развеселит, оживит и освежит. Путешествуйте со слугой. Это не идея? Вам самой требуется то, что вы представляете перед публикой: клоун с остроумием, юмором и жизненной силой… То есть, собственно говоря, я, сударыня!»
Мне стало смешно. В чем-то он был прав. Я продолжала читать дальше.
К сожалению, мое тело — не для вас, уважаемая. А Симону не хватало бережности и сочувствия. К тому же он не хотел отказаться от своих претензий на первенство и мужского тщеславия. Несмотря на все это, у него были хорошие задатки… «Были», — думаете вы сейчас, я знаю. Не размышляйте слишком много о прошлом, любовь моя. Жизнь — она всегда теперь.Не так уже много вам и осталось. Смотрите вперед!..
Вечно преданный вам Торак».
Поездка домой несколько затянулась.
Мой сопровождающий был неразговорчив. Я пыталась выпытать хоть что-нибудь о Тораке, но он был нем.
— Я не уполномочен давать справки, — сказал он, — пожалуйста, поймите меня правильно. Это касается моей репутации!
Когда мы уже поздно вечером прибыли в Мюнхен, я дала ему щедрые чаевые и пересела в свою машину. Но я еще не хотела ехать домой. Картины Венеции проносились в моей голове, я думала о Тораке. Где он? Почему не поехал вместе со мной? К чему это таинственное исчезновение без прощания? Он окунулся в толпу масок и оставил меня предоставленной себе самой. К чему? Что он хотел этим сказать? А это тривиальное послание даже как-то не соответствовало ироничному остроумию Торака.
Может быть, он хотел этим сказать, что полные фантазии маски — самое прекрасное на человеческом лице? Что никогда не нужно угадывать настоящее под ним? И что это настоящее под очаровательными или безобразными масками в любом случае разочарует? А то, что люди показывают снаружи, нужно принимать и радоваться этому, не спрашивая постоянно «Что там внутри?» или «Почему» и «Зачем?». Что маски гораздо привлекательнее настоящего, маленького незначительного «Я», которому мы все в той или иной мере соответствуем?
Все это было резким противоречием всему психоанализу, который все время спрашивает «Почему?», «Зачем?», «Что за этим?», «А что под этим?»; спрашивает «Что есть бытие,прячущееся за видимостью?».Хотел ли Торак, чтобы я не судила людей за их «видимость», а принимала их такими, какими они себя показывают? То, как они показали себя в Венеции, — было, конечно, гораздо прекраснее и более впечатляюще, чем нормальная человеческая сущность; а то, что под этим скрыто, наверняка не столь величественно! Все же люди своими масками показывают, какими они хотели бы быть, проявляют свою фантазию, творческий потенциал, рождая из этого недостающее.
Я долго бродила по Мюнхену, ужинала в «Адриа» и только поздним вечером собралась домой.
Дома меня встретили знакомые запахи теплого жилища, мои старая мебель, тихий дом, любимые книги. Все как обычно. И все же что-то изменилось. Это было так, как будто весь дом почувствовал энергию Торака, ею было пронизано все помещение. И во мне самой что-то неуловимо изменилось… Я была тише, чем обычно, спокойнее и осторожнее. Не печальная больше, а охваченная самодостаточной меланхолией. Я подозревала, что бури улеглись и наступил новый период моей жизни.
Я лежала в кровати, находясь в состоянии, похожем на транс. Передо мной проходили маски из Венеции — изящное очарование упадка; жестикулирующий Торак, исчезающий в толпе. И затем они все выстраиваются в ряды перед моим внутренним взором — все, кого люблю, — и шагают с факелами в руках сквозь кулисы моих сновидений, и на всех — маски: старая женщина в маске моей матери, мужчина в маске Янни, мальчуган в маске Бени; Нонни, Реза, Том, Джек, Густ, Пит, Джей, совсем в конце хромает Торак. Это длинный, безмолвный карнавальный поезд. Все скрывают свои лица под масками. Они кланялись мне и, казалось, спрашивали: «Тебе нравится наш наряд? Смотри, сколько мы приложили усилий, чтобы понравиться тебе! Сколько работы и времени мы потратили, чтобы воплотить свою фантазию. Разве мы не прекрасны?»