Однако, меня ожидал жестокий облом. Серый «кисель» тонким слоем раскатившись по телу погонщика, вопреки моим хотелкам, не изменив цвета, в том же неизменном первозданном мышином цвете собрался в слизистый сгусток и втянулся обратно в контейнер. Эксперимент оглушительно провалился, ни грамма мутагена из свежего трупа орка вытянуть мне, увы, не удалось.
Вспомнив, как смертельно раненый враг из последних сил отчаянно тянулся к торчащему из бока пита копью, я решил, чисто по приколу, проверить на наличие мутагена и валяющееся рядом в грязной траве орочье оружие. И каково же было мое изумление, когда серый «кисель» на отполированной древесине бревна-копья мгновенно окрасился в самый редкий и доселе ни разу мною не виденный (при сборе мутагена, разумеется) фиолетовый цвет — соответствующий, зверю изнанки стадии легенда!
И даже более того, на светло-фиолетовом общем фоне «киселя» на пару секунд отчетливо проступил какой-то замысловатый узор из темно-фиолетовых штрихов и линий. Дальше, когда впитавший мутаген «кисель» собрался в фиолетовый сгусток и втянулся обратно в контейнер, я ощутил, как емкость в моих руках сделалась разом тяжелее на добрых полкило (двухнедельная непрерывная практика в сборе мутагена позволяла мне достаточно четко фиксировать подобные изменения). Выходило, что из копья погонщика мне удалось вытянуть разом полкилограмма мутагена — да ни абы какого, а самого дорогостоящего из всех существующих его вариантов.
— Определенно, такой жирный куш стоил схватки с погонщиком, — фыркнул я в свинцовую хмарь затянутого тучами неба и, сбросив с головы капюшон, с наслаждением подставил лицо под ледяные струи осеннего ливня.
В ответ над головой ослепительно сверкнул зигзаг молнии, и через пару секунд донесся далекий раскат грома. Но мне было плевать на буйство стихии вокруг, неожиданная драгоценная добыча опьянила меня почище крепкого вина, и напряжение недавнего сумасшедшего цейтнота нашло выход в приступе безудержного истерического хохота.
Успокоившись лишь через несколько минут, я снова натянул на мокрую, охладившуюся голову капюшон и побрел к одиноко возвышающейся на лугу по-прежнему неподвижной туше питомца.
Дождавшись повторного заполнения Резерва, я снова скастовал четвертую стойку Живого камня и, подхватив тридцатикилограммовую статуэтку, оттащил ее еще примерно на двадцать метров вперед.
Далее, занявшись несложно арифметикой, я прикинул, что, тратя примерно по шесть минут на наполнение маной Резерва ради последующего четырехсекундного рывка на два десятка метров, для преодоления примерно двухкилометрового расстояния до села мне понадобится шестьсот минут, или десять часов чистого времени. А учитывая, что потом еще в самом селе до алтаря придется пробежать около двухсот метров, выходило, что в хранилище нам с питом светит попасть в лучшем случае часов через двенадцать.
Мне-то вытерпеть эти фактически половину суток даже под проливным дождем было, как два пальца… А вот как сдюжит такую чересчур затянувшуюся отсрочку лечения тяжело раненый Зараза? — этот коварный вопрос ребром вставал перед совестью хозяина пита в полный рост.
Оно, конечно, кончиком высунутого на всю длину языка пит вроде бы наглухо запечатал рану в боку (это самопроизвольно случилось после выброса из раны бревна-копья орка), и поливающий язык ливень, безусловно, способствовал образованию на нем потеков целебной слюны, которая, вполне вероятно, как-то просачивалась на запечатавший дыру в боку кончик языка и стекала с него в рану, регенерируя поврежденные ткани. С другой стороны, пит уже подозрительно долго пребывал в конкретном отрубе, и никаких положительных подвижек в его состоянии за прошедшие почти полчаса я, увы, не наблюдал.
Дабы ускорить процесс возвращения раненого напарника в спасительный загон хранилища, я решил использовать вынужденные минуты ожидания наполнения маной Резерва для тренинга более продвинутой пятой стойки техники Живого камня.
Из-за специфики каста манозатратной техники, начинать покорение пятой стойки можно было только после накопления в Резерве половины маны. Потому первые минуты, после очередного рывка с тридцатикилограммовым отягощением, я вынужден был все равно впустую простаивать, дожидаясь скопления необходимого минимума маны. Потом, следующие три-четыре минуты, начиналась череда отчаянных попыток воспроизведения по памяти пятой стойки, лишь однажды показанной мне Психом (в загоне хранилища, разумеется), с заделом на будущее, после удачного освоения мною четвертой стойки Живого камня.
Изучение стоек Живого камня крайне тяжело давалось мне даже в максимально комфортных для этого условиях хранилища. Теперь же, под сбивающими концентрацию потоками ливня, без частых примеров наставника, позволяющих рассмотреть витиеватые движения стойки в мельчайших деталях, у меня были совершенно ничтожные шансы освоить все движения стойки самостоятельно. Однако, я отчаянно пытался снова и снова, разумеется, от безысходности. Потому что тупо стоять и, сунув руки в карманы, дожидаться наполнения маной Резерва, глядя на неподвижную фигуру может в эту секунду беззвучно испускающего дух боевого товарища, было выше моих сил. Я предпочитал, стиснув зубы, терпеть болезненные судороги в кистях и пальцах, измученных бесконечной чередой неточных попыток повторить мудреную стойку. Эта боль наполняла вынужденное ожидание хоть каким-то подобием смысла, дарила надежду (пусть с вероятностью единицы к миллиону), что вот сейчас все у меня наконец-то получится, и я освою-таки абилку, в разы ускоряющую наше с питом продвижение ко все еще скрытой за холмом цели… Но я снова, и снова, и снова лишь кривился от очередной судорожной вспышки боли в недостаточно расторопных руках. Череда проваленных попыток заканчивалась с полным накоплением маны в Резерве, и следовал четкий каст четвертой стойки. Далее — четырехсекундный рывок с тянущим к земле отягощением на пределе возможностей по залитой дождем траве, неизменно заканчивающийся неуклюжим кувырком в сторону от вывалившейся из рук и материализовавшейся прямо по курсу слоноподобной туши коматозного пита. Потом у меня появлялось две-три минуты передышки, чтоб размять дрожащие от усталости руки и подготовить их к очередной серии отчаянных попыток скастовать пятую стойку Живого камня. И эта карусель по новой начинала свой разбег…
За три часа вышеозначенных самоистязаний мне удалось-таки забраться с питом на вершину пологого холма, и лицезреть с возвышенности треклятое село вдали, пилить до которого оставалось еще без малого долбанных полтора километра. К тому времени бесконечная череда попыток каста пятой стойки давно превратилась в обыденную рутину. Как только появлялась возможность, я, как стахановец, начинал штамповать пятые стойки Живого камня, стоически преодолевая ломоту в издерганных кистях и пальцах… И когда после очередного сто-пятьсот-фиг-знает-какого повтора у меня вдруг все получилось, от неожиданности я даже вопиющим образом прощелкал первую из пяти секунд действия техники.
Ну теперь-то дело у нас пойдет! — опомнившись уже на бегу мысленно возликовал я. — Ведь крайне приятной для игрока особенностью освоения сложнейших стоек манозатратной техники Живого камня является абсолютная мышечная память ее удачного каста. Проще говоря, однажды получившись, пятая стойка Живого камня со стопроцентной гарантией теперь станет получаться у меня снова и снова.
Ставшая примерно тридцатисантиметровой фигурка из живого камня и весила, соответственно, теперь всего пятнадцать килограмм. От чего пробежать с ней удалось, вместо обычных двадцати, рекордные тридцать пять метров. И это с поправкой на потерянную из-за растерянности первую секунду.