Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щелочки.
— Вы думаете? — хриплым голосом переспросил он Генриха.
— Уверен. Даже более — твердо убежден. Но ведь мы, майор, собирались сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для нас, двух штабных офицеров, вопросе.
— Верно, — согласился Шульц. — Давайте, в самом деле, поговорим о чем-либо ином.
— Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? — с любопытством спросил Генрих.
— Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?
— Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы.
— До сих пор не было в этом потребности, — пожал плечами майор.
— Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии.
Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.
— Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?
Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно.
— Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.
— Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит? — голос майора срывался от возмущения. — К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.
— Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?
У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти черными.
— Что? Что вы сказали? — наконец выдавил он.
— Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, ее негатив?
— Мерзавец! — Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с нее ремень с кобурой пистолета.
— Спокойно! Вспомните, майор, — не повышая тона, предупредил Гольдринг, — я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь! Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.
Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу.
— Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, — все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор.
— Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.
— Чего вы от меня хотите? — прошипел Шульц.
— Я хотел спросить вас, — спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, — приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мертвого заставят говорить.
— Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?
— Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?
— Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чем упрекнуть, — немного спокойнее проговорил Шульц.
— Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.
— Так в чем же вы меня обвиняете? — снова вскипел майор.
— Упаси боже, майор, я вас ни в чем не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня…
Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.
— Скажите, наконец, барон, в чем меня могут обвинить? — почти простонал Шульц.
— Успокойтесь, майор, — холодно остановил его Гольдринг. — Ведь вы носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что на совещании в штабе, несколько недель тому назад, когда обсуждались причины провала операции «Железный кулак», вы завели разговор о том, что у русского командования была копия карты, составленной немецким командованием. При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу.