Верно, никто из людей так остро не ощущал, какое это страшное слово «ждать».
Человек едет в поезде, очень спешит, ему кажется, что дорога скучна, а поезд идет слишком медленно, и он был бы рад оказаться сейчас в том месте, куда так спешит, даже согласившись укоротить свою жизнь на несколько часов, которые нужно затратить на дорогу.
Юноша пришел на свидание. Девушки нет, она опаздывает. С какой бы радостью влюбленный сократил свою жизнь на эти минуты тяжелой неуверенности и ожидания!
Если б судьба была послушной и подчинялась воле людей, жизнь многих была бы значительно короче. Люди сами укорачивали бы свой век, чтобы поскорее достичь цели, чтобы избавиться от минут, часов, дней нестерпимого ожидания.
А Генрих, не колеблясь, отдал бы половину жизни, чтобы очутиться сейчас на родине!..
Что за глупости у него в голове! — «Если б судьба была послушной». Мы должны заставить ее служить себе!
А для этого надо не философствовать, а бороться, беречь каждую минуту, а если нужно — и ждать, ждать, стиснув зубы, беззаботно ходить по краю пропасти, в которую можно свалиться ежеминутно. Вот и сейчас могут войти к нему в комнату, и все будет кончено.
И все же ему не так трудно, как тем, кто работает поблизости, в Сен-Реми, под землей. Он, Генрих, если будет осторожен, увидит светлый день победы. Ведь все зависит от него самого, от его смелости, ловкости, умения. А что могут сделать для своего спасения русские, французы, чехи, поляки, брошенные в подземелье, лишенные надежды когда-либо увидеть солнце, подышать свежим воздухом, полюбоваться красотой мира, вернуться на родину и встретиться с родными, близкими, друзьями?
И они еще должны работать на врага, вооружать его новыми минометами, еще более смертоносными минами, хотя каждый миномет — это приближение собственной смерти. Страшной смерти всех тех, кто брошен в подземелье.
Лютц тогда так удачно проговорился о существовании этого подземного завода. Вот за то, чтобы не было таких лагерей смерти, Генрих и должен бороться. Нет. Он не имеет права на усталость и отдых. Он не имеет права чувствовать, что у него есть нервы. Ибо каждое выполненное им задание приближает час победы. Это месть за всех тех, кого, может быть, именно в эту минуту, когда он лежит и отдыхает, сжигают в крематории.
Отдыха для него нет и быть не может!
Генрих вскочил с кровати и начал одеваться.
Спускаясь по лестнице, он вспомнил о своем обещании генералу и зашел в ресторан.
— Здравствуйте, мадам!
— О, вы уже приехали, а я боялась, не случилось ли чего, ведь мы вас ждали еще до завтрака. Садитесь! Прошу вас.
— Мадам Тарваль, у меня к вам большая просьба. Если вы выполните ее, я буду вам искренне благодарен.
— Вы же знаете, барон, что я сделаю для вас все, что в моих силах.
— Мне нужно десять бутылок хорошего, но действительно хорошего шампанского, не хуже того, каким вы угощали меня перед отъездом.
— У меня нет, но я знаю, где можно достать. Через полчаса все десять бутылок будут здесь.
— Вы упакуете его, а я пришлю за ним своего нового денщика — он отнесет куда нужно.
Генрих повернулся, чтобы уйти, но в эту минуту открылась боковая дверь и в зал вбежала Моника.
— Мама! Ты знаешь, я… — начала она еще от двери, но увидев Генриха, остановилась и покраснела.
— Здравствуйте, мадемуазель Моника, как себя чувствуете?
— Хорошо, только все волнуется, что ваше учение идет без какого-либо плана, — ответила за дочь мать.
— Мама! — укоризненно бросила девушка.
— Ну, теперь я буду старательным учеником, а чтобы моя маленькая учительница не опаздывала на уроки, я привез из Лиона вот это…
Генрих вытащил из кармана футляр, взял Монику за руку и надел на запястье девушки миниатюрные часики.
— Что вы! — Моника отдернула руку.
— Мадемуазель, прошу считать это не подарком, а маленькой компенсацией за то время, которое вы тратите на меня. Ведь было бы странно, если б вы давали уроки немецкому офицеру бесплатно, просто из симпатии к нему.