— Вот и Фиделия.
X
Фиделия идет, глядя в землю, она слишком поглощена мыслями о сидящем в тюрьме муже, о болеющих корью дочках, чтобы обращать на что-либо внимание. На ней — вечное желтое платье в коричневую полоску и косынка, завязанная на затылке; покачивая бедрами, она шагает в своих стоптанных холщовых туфлях на разодранной веревочной подошве. Она уже достала из матерчатой сумки, которая свисает у нее с руки, связку ключей на медном кольце, которую она никогда никому не доверяет: один ключ с четырьмя зубцами — от замка со сквозной скважиной — отпирает калитку; второй ключ — к нему надо приноровиться — от задвижки на входной двери; третий — от всех шкафов. Фиделия останавливается, всовывает ключ с четырьмя зубцами до конца в замочную скважину, и язычок издает два маслянистых щелчка. Калитка отворяется… Но что такое? Кто-то подбегает к ней сзади: хватают за одну руку, за другую, вырывают ключи. В то время как за ее спиной пискливый голос объявляет:
— Полиция! Вы ведь госпожа Кахиль, верно? Мы войдем вместе с вами.
— Но, господа… — пытается протестовать Фиделия.
Пытается, ибо она — жена заключенного, и ее удивляет лишь место, какое они выбрали для допроса. Ее приподнимают и тащат. До самого крыльца она не касается земли; внутри дома, когда за отсутствием свидетелей проявление мягкотелости становится излишним, один из молодцов выкручивает ей запястье, Фиделия стонет:
— Ой, мне же больно.
Человечек, говорящий дискантом, возникает перед ней и, стремясь показать, что, несмотря на свой маленький рост, он тут начальник, награждает ее четырьмя звонкими размашистыми пощечинами.
— А теперь поговорим. Только сначала разденься.
Оторопь Фиделии приводит его в восторг. Он разражается хохотом, а его дюжие заплечных дел мастера поставили свои ножищи на пальцы Фиделии и, как бы случайно, с ухмылочкой давят на них.
— Да-да, — подтверждает комиссар, — женщин я допрашиваю только голышом. Психологию надо знать! Когда у женщины все потайные места наружу, она откроется и в остальном. Скидывай платье.
По правде говоря, Фиделия не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, поэтому хорошо знающие свое дело молодчики сами хватают подол ее платья и рывком тянут его вверх, не заботясь о том, что где рвется. Вслед за платьем в мгновение ока с нее срывают косынку, потом комбинацию, от которой отлетают бретельки, и дрожащая Фиделия остается в лифчике и трусиках.
— Тебя зовут Фиделия Кахиль, ты родилась в Сан-Педро, тебе двадцать три года, ты замужем, и у тебя две дочки, — говорит комиссар. — Муж твой — коммунист, это все знают, и к тому же он стрелял в наших солдат. Он бежал, но мы нашли и арестовали его. Видишь, я все знаю… Луис, снимай с нее лифчик! А ты, Рамон, — трусы!
Соскальзывает с плеч лифчик, трусики жгутом скатываются вниз. И двумя матерчатыми браслетами охватывают щиколотки — Фиделия невольно переступает с ноги на ногу, стараясь освободиться от них, как и от туфель. Она выпрямляется — золотисто-бронзовая статуя, длинные черные волосы падают по плечам, такие же темные, как и священный треугольник, от которого комиссар с трудом отрывает прищуренный взгляд. От него не укрылись искорки гордости и целомудренного презрения, что зажглись в глазах Фиделии, — она стоит перед ним нагая, но вся собранная, как пружина.
— Ну вот, видишь, не так уж трудно поделиться своим маленьким капитальцем, — сюсюкает комиссар. — Не люблю делать комплименты, но на тебя куда приятней смотреть без всех этих тряпок… Ну как тут не возмущаться! Подумать только, чтоб какой-то негодяй всем этим пользовался, — где же справедливость! Пошли! Для начала осмотрим эту халупу. Ступай вперед…
Чистая формальность. Хорошо разработанный сценарий. Фиделия — во главе (одна рука на груди, другая прикрывает низ живота — чем не античная Венера); комиссар — сама снисходительность и благодушие, — стуча каблуками, следует за ней; третьим идет Луис, а Рамон замыкает это странное шествие. Они обходят по очереди гостиную, кухню, детскую, комнату для гостей, кабинет, внимательно все оглядывая, но ни к чему не притрагиваясь. Заканчивается осмотр, естественно, в спальне Легарно. Если комиссар и не заметил тревожного взгляда, который Фиделия бросила на потолок, проходя под трапом, то он с лихвой мог насладиться ее смущением, когда принялся внимательно разглядывать супружескую постель, накрытую пушистым покрывалом из шкур альпага. Подручные, усмехнувшись, отвернулись. А Серый Гном вдруг проникся сочувствием.
— Это же глупо, — шепчет он, — ты — такая молодая, и фигура классная, и вся жизнь у тебя впереди, и двоих детей еще надо растить. А муж твой в тюряге, да с таким обвинением, что без моего вмешательства у него нет никаких шансов оттуда выскочить. В принципе-то за вооруженное сопротивление делают «ба-бах»…
Звук сопровождается жестом, имитирующим расстрел. Фиделия застывает. А комиссар с отеческой улыбкой садится на край кровати. Облизнув губы, он глотает слюну.
— У тебя и у самой-то, милочка, рыльце в пушку, и, если ты не будешь очень-очень послушной, могут выйти большие неприятности. Я немного знаю твоего хозяина, и я даже мог бы предъявить ему кой-какой счет. Он нас не любит — это его дело, но мое дело, вернее, моя работа — следить за тем, что он замышляет. Кстати, ты не замечала здесь ничего подозрительного?
Ощущение своей наготы легко преодолеть. Кто тебя уже видел, тому больше видеть нечего. И Фиделия точно закуталась в покрывало безразличия. Она наконец разжимает зубы:
— Я ведь здесь только пол подметаю, и секретов мне не рассказывают.
— Но муж-то твой небось тебе их рассказывал, да и дружков его ты наверняка знаешь! — взвизгивает Рамон, оттянув кожу на ее предплечье и резко крутанув.
— Рамон! — сурово обрывает его комиссар. — Что она может рассказать нам нового про его дружков? Они у нас в руках и уже во всем признались. Ты разве не видишь, что малышка на все готова, лишь бы вытащить своего Пабло из осиного гнезда? Мне лично больше ничего и не надо. Плохо то, что ей, кажется, особенно нечего предложить нам взамен. Хотя…
Липкий взгляд договаривает остальное, и Фиделия, опустив глаза, вздрагивает всем телом.
— Вы пугаете ее, — рявкает комиссар. — Пойдитека лучше в кабинет да полистайте бумажки; но только чтоб потом все было на своих местах. Осторожненько! Вы — духи и следов не оставляете. А мы с тобой, Фиделия, сейчас решим, чем нам заняться. Если будешь умницей…
Подручные уже удалились. Серый Гном, утопая задом в альпаге, перебирает пальцами мех. Фиделия боится поднять глаза: их выражение сослужит ей плохую службу. Она опускает руки — все равно они ей не защита — и, сжавшись, с трудом подавляя рвущиеся из груди вздохи, бормочет непослушными губами:
— А вы освободите Пабло, если…
— Конечно, и он никогда ни о чем не узнает! — шепчет в ответ комиссар, хватая ее за запястье и притягивая на постель.
Это продлится час. А что найдешь в кабинете, где вместо полагающейся кабинету мебели стоит лишь обычный стол с двумя креслами, обитыми коричневым бархатом, жалкое подобие библиотеки, скромная же картотека на три четверти пуста? Да и кто станет держать дома компрометирующие документы, имея в своем распоряжении сейфы посольства, на которые никто не имеет права посягнуть? Рамон вяло перебирает пачку писем, подписанных «Мама», и только одно откладывает в сторону.
— Всегда все только шефу, — ворчит он, роясь в корзине для бумаг. — Я бы тоже с удовольствием побаловался с девчонкой.
Луис, растянувшийся во всю длину на прямоугольном диване, который, вероятно, в случае необходимости может служить постелью, поворачивается к нему; в глазах у него еще светится отеческая нежность — он только что разглядывал фотографии, присланные накануне, где две маленькие девочки, его дочки, воспитывающиеся в монастыре, получают первое причастие.