— Первым, кто встретил Единственную, был Тинир?
АленаЯ не хочу жить! Я настолько не хочу жить, стремясь лишь к одному — провалиться в обещающую покой темноту, что отказываюсь замечать светлое пятно над головой, хоть оно и продолжает приглашающее мерцать, играя бликами.
Моя грудь разрывается от потребности сделать вдох, так же, как я сама разрываюсь между небытием, в котором закончится все, что меня терзает, и ощущением неправильности этого решения, болью, холодом, пустотой….
Я не хочу жить!
Очередной удар по лицу вышиб из моей головы все мысли, а рот наполнился горячей кровью, стоило мне только признать этот факт и обрадоваться.
— Дыши, забери тебя Хаос, дыши!
Мне хотелось крикнуть, что я не хочу, умоляя прекратить этот ужас и позволить мне умереть, но вместо голоса из саднящего горла вырвался хрип, а потом пропал и он, а в приоткрытый рот хлынула вода, утягивая за собой в бездну.
— Ты сделаешь, как я хочу! Ты слышишь меня, Алинэ?
И хотя я четко слышу эти слова, пусть и доносящиеся словно издалека, на них накладываются другие: «Доченька! Алена!»
В памяти всплывает испуганное лицо мамы, затем появляется ощущение того, что что-то падает мне на лицо, а когда попадает на губы, я явственно ощущаю соленый привкус.
Слезы?
А потом в душе рождается ужас, в котором калейдоскопом смешиваются детские воспоминания: река, песчаный берег в нескольких шагах от меня, смеющиеся мама и папа, радужные брызги, я делаю шаг в сторону, чтобы уклониться от них и….
Дно исчезает из-под ног и надо мной сгущается мгла, светлое пятно, становящееся с каждым мгновением все более неуловимым и вода, которой я захлебываюсь, пытаясь крикнуть.
— Дыши, Алинэ, дыши!
Холод вокруг, холод в душе и пусто….
— Я не хочу….
Но это уже больше похоже на шепот, потому что тело, вопреки моему решению, стремится наверх, к солнцу, воздуху, жизни. И вода расступается, выпуская меня из своего плена, возвращая боль, раздирающий горло кашель, неприятный привкус и тепло, к которому я неосознанно тянусь, наперекор живущему во мне стремлению съежиться и вновь погрузиться во тьму.
Зубы выбивают мелкую дробь, мокрая одежда вызывает не просто отвращение, потребность избавиться от нее, чтобы я могла плотнее прижаться к тому, от кого веет надежностью и жаром, который согревает, но не обжигает.
Я скрюченными пальцами пытаюсь сорвать ее с себя, но они не слушаются, соскальзывая по мокрой ткани, и я захлебываюсь бессильными слезами и воем. И затихаю, неожиданно осознав, что мое желание исполнилось и тогда позволяю себе упасть в эту безопасность, в пьянящий аромат силы и четкий ритм, который ощущаю каждой своей клеточкой.
Вырывает меня из состояния покоя разговор. Его смысл остается недоступным — беседа ведется на незнакомом языке, но то, что говорят обо мне, сомнений не вызывает.
Не успеваю я на это отреагировать, как неподалеку раздается тихий звук, на самой грани восприятия, и тяжелая рука ложится мне на плечо, не давая подняться.
— Лежи, ты еще очень слаба.
Глаза я открываю раньше, чем до меня доходит, что лучше этого не делать. Но уже поздно что-либо менять и лицо мгновенно вспыхивает румянцем, как только становится очевидной пикантность ситуации, в которой я нахожусь.
Несомненно, что я полностью раздета. Да и Туоран, не просто лежащий рядом со мной и укрытый тем же одеялом, что и я, но и властно прижимающий меня к себе вопреки моему сопротивлению, если и одет, то лишь частично.
Очередная попытка вырваться заканчивается тем, что он нависает надо мной, насмешливо прищурив глаза и очень неприятным голосом, очень похожим на тот, с которым произносил свои реплики некоторое время назад его собеседник, произносит:
— Еще раз дернешься, мне останется только воспользоваться этой возможностью.
Его губы складываются в кривую улыбку, но я это отмечаю вскользь, отказываясь воспринимать, не в силах отвести взгляда от его глаз.
В их глубине безмерная усталость и тревога, и… радость.
— Зачем ты меня топил? — Ни одного разумного вопроса в моей голове нет, а вот воспоминаний о том, что предшествовало этому мгновению — множество, удивительно ясных, словно я была не участником, лишь свидетелем происходящего.
Выражение его лица неуловимо меняется. И теперь это не язвительная ирония, а мягкое лукавство.
— Пытался разбудить твой инстинкт самосохранения.
— Зачем?
Мое непонимание его развеселило.