Лишенный всяких интонаций голос звучал ровно, будто у робота. Я сглотнула и поняла, что спорить с таким Альгидрасом бесполезно.
– Я была… Вчера ночью мне снилось прошлое. Твое и Всемилы.
– Сначала про деревню! – он не повысил голоса, но слова прозвучали приказом.
– Я… да… Я просто объяснить хочу. Вчера я была в теле Всемилы. Я слышала ее голос, видела ее мысли. А сегодня я… была в теле женщины. Я бежала по тропинке к деревне. Я… знала, что там идет бой. И знала, что там убивают. Я не могу, Альгидрас, – взмолилась я, чувствуя, что опять начинаю дрожать, несмотря на полуденный зной. – Можно, я не буду?
– Нельзя, – жестко сказал Альгидрас. – Ты же хотела разобраться. Вот и будем разбираться. Я принесу тебе воды.
С этими словами он направился к колодцу, на ходу разворачивая закатанный мною рукав, укрывая рубцы плотной тканью. Я смотрела на то, как он достает воду, переливает ее в кружку, и понимала, что только что совершила чудовищную ошибку. Он не должен был это узнать! Это знание не принесет ничего, кроме боли!
Альгидрас вернулся с кружкой, почти спокойно протянул ее, расплескав мне на руку совсем немного. Я сделала глоток ледяной воды, чувствуя как зубы стучат о край кружки, и жалобно попросила:
– Может, не стоит?
‒ Садись и рассказывай, – холодно откликнулся он.
Я вздрогнула. Он знал, что ему предстоит услышать, и прекрасно понимал, чего мне стоит это рассказывать. И ему было откровенно плевать на мои эмоции. Он не собирался жалеть меня. И я в очередной раз подумала, что совсем его не знаю и абсолютно не понимаю, чего на самом деле можно от него ожидать. Все правильно. С чего ему меня жалеть? Я же его не пожалела.
Я вздохнула, опустилась на лавку и начала свой чудовищный рассказ, стараясь говорить коротко, но он прервал меня и потребовал рассказывать все в подробностях. И тогда я зажмурилась и начала говорить. Я чувствовала, что по моим щекам текут слезы, но даже не пыталась их стереть. Я говорила и говорила, заново переживая смерть близких мне людей и свою собственную, и казалось, конца не будет этому рассказу. Я боялась открыть глаза, потому что с ужасом осознала, что все-таки это был не сон. Поняла это по тому, как прервалось дыхание Альгидраса на моменте, когда я описала девушку в белых одеждах, которая спускалась по тропке. И когда я сказала, что я, то есть не я, конечно, а женщина из сна, выглядывала среди выживших его, Альгидраса, как мечтала, чтобы он был жив, как молила Богов об этом и жалела, что он не успел узнать о ребенке, Альгидрас просто перестал дышать. Не выдержав, я распахнула глаза и повернулась к нему всем корпусом. Слезы мешали смотреть, и мне пришлось вытереть их рукавом. Он сидел на лавке в полуметре от меня, уперев локти в колени и запустив пальцы в волосы. И то, как он обхватил голову и монотонно покачивался вперед-назад, заставило меня безотчетно коснуться его напряженного плеча. Он вздрогнул всем телом, как от удара, и резко отодвинулся, едва не свалившись с лавки. Потом вскочил и сделал несколько шагов прочь. После круто развернулся и, подойдя ко мне, остановился в паре шагов. Я смотрела на него снизу вверх, ожидая крика, обвинений, и понимала, что заслужила все это. Но он вдруг протянул руку и коснулся моих волос, потом объявил: «Вточка».
Продемонстрировав сухую ветку, извлеченную из моих волос, он улыбнулся и ровным голосом сказал:
– Спасибо. Прости, что схватил за руку.
Он указал взглядом на мое запястье. Совсем не на то, за которое схватил. Потом снова улыбнулся и добавил:
– Я за домом буду.
И ушел так стремительно, что я не успела ничего сказать. Впрочем, я и не знала, смогу ли хоть что-нибудь теперь ему сказать, потому что перед глазами все еще стояло его лицо: пепельно-белое, с иссиня-черными тенями под глазами. Я-то всегда думала, что книжное «осунулся» предполагает бессонную ночь, часы горьких раздумий. А тут всего несколько минут моего чудовищного рассказа, и вот результат.
Я медленно встала, поняла, что все еще сжимаю в руках кружку, и плеснула холодной воды на ладонь. Умылась, вздохнула и посмотрела на сарай, за которым он скрылся. Мне безумно хотелось пойти за ним и попросить прощения за все, что случилось, но я понимала, что это бесполезно. Уже ничего не изменить. И простить такое вряд ли можно. К тому же, что ему все мои извинения и сочувствие, пусть даже искреннее? Он только что снова пережил гибель всех, кого знал и любил, а еще я получила ответ на свой вопрос, был ли он женат… Не знаю, что там с браком, но в его жизни была женщина, которая ждала от него ребенка. Господи, как же это страшно – все потерять!
Я вдруг поняла, что понятия не имею, что теперь делать. Мне было так плохо от всего случившегося, что я с трудом вдыхала раскаленный воздух и никак не могла надышаться. Голова кружилась, и я уже не понимала, от чего: либо от голода, потому что я так и не позавтракала толком, либо от жары, потому что сидела на солнцепеке, либо от нервного истощения. Мысли о святыне вылетели из головы. Какая, к черту, святыня, если у нас только что рухнул мир. Я встала и на нетвердых ногах двинулась к дому, решив спрятаться в покоях Всемилы до вечера. Может, завтра все будет проще? Может, мне не придется встречаться с ним пару недель, и все забудется? Может, окажется, что сегодняшнего дня не было? Может, я вообще проснусь в своей кровати в доме родителей? Я бы все на свете сейчас отдала, чтобы это было так.
– Пусть что-нибудь случится, – бессильно прошептала я и вдруг подумала, что о том же я просила перед появлением лодьи.
Не успела я дойти до крыльца, как одновременно произошли две вещи: Серый весь подобрался и низко зарычал, а в ворота постучали. Я вздрогнула и оглянулась на пустой двор, почти ожидая, что Альгидрас будет там и решит вопрос. Но его, конечно, не было. Стук повторился, Серый снова утробно зарычал. Я медленно двинулась через двор, ожидая, что стучавший уйдет, но тот все не унимался.
Подойдя к калитке, я нерешительно тронула тяжелый засов. Рядом со мной напряженным изваянием замер Серый. Шерсть на его холке вздыбилась, а сам он беззвучно скалился. Он ведь защитит? Я снова оглянулась на двор. На этот раз он не был пустым. Альгидрас шел по направлению ко мне медленным шагом. Он все еще был бледен, но в его движениях снова появилась звериная грация: он опять точно плыл по воздуху. Так же, как в моем сне плыла женщина в белых одеждах, спускавшаяся в гибнущую деревню хванов. Сильнее обхватив засов непослушными пальцами, я потянула его вверх, не отрывая взгляда от хванца, пытаясь прочесть по его лицу, что нас всех ждет. Сейчас и вообще. И в этот момент я вновь почувствовала, как натягивается ткань Мироздания, как дрожит раскаленный воздух, и эта дрожь передается мне.
Альгидрас напряженно приблизился, не отводя взгляда от калитки. Его рука скользнула к поясу, доставая уже знакомый кинжал.
Серый зарычал, засов выскользнул из моих обессилевших пальцев, и я наконец обернулась к пришедшим.
Первое, что я испытала – невероятное облегчение, потому что в широком проеме стоял Радим. И только взглянув на его лицо, я почувствовала, как сердце, словно ледяной рукой, сжало страхом. Радим молча шагнул во двор и перехватил ошейник настороженно замершего Серого.
– В дом иди, – негромко бросил он в мою сторону и потянул Серого за загородку, на ходу наматывая цепь на тяжелый крюк, вбитый в стену дровяницы.
Я с тревогой смотрела на то, как укорачивается цепь Серого, и понимала, что это может означать только одно: во двор должны войти чужаки. Вновь вернулось утреннее предчувствие, что после отъезда Миролюба случится что-то страшное.