Молодой Радолюб шмыгнул носом. Все, казалось, находились в замешательстве, пока Борислав не прикрикнул:
– Ну, долго стоять будем? Вяжи!
Все очнулись и разом задвигались. Альгидраса схватили за плечи и грубо рванули назад. Он не сопротивлялся и, когда перед ним возник дружинник с колодками, молча вытянул руки вперед. Два воина набросили ему на руки деревянные колодки и стали связывать их грубой веревкой. Я в ужасе смотрела на то, как струганые дощечки сдавливают запястья, тревожа свежие швы, которые как раз сегодня нужно было снять. Картинка начала расплываться, и я даже не успела испугаться того, что упаду в обморок, когда поняла, что это просто слезы мешают смотреть. Я моргнула, сфокусировавшись на его сбитых костяшках, в то время как в голове стучало точно набатом: «Это все неправда! Неправда!»
Альгидраса в тишине вытолкали за ворота. Радим дернулся, точно хотел остановить, но не стал вмешиваться – то ли Улеб сильнее сжал его руку, то ли сам передумал.
– Осторожнее, – хмуро проговорил Улеб воинам. – Ранен он.
– Это уже неважно, – ровно сказал Борислав, не встречаясь взглядом с Радимом.
Он вышел со двора последним из дружинников князя и, судя по напряженной спине, видимо, до последнего ждал удара. Однако не обернулся. Радим медленно вытянул руку из хватки Улеба и, прежде чем выйти за ворота, размотал цепь Серого.
И только когда он, разом почернев лицом, вышел на улицу, я едва слышно прошептала:
– За что его?
Улеб вздрогнул и резко обернулся, точно только сейчас увидел меня здесь. Впрочем, вероятно так и было, потому что видели меня лишь Альгидрас и четверо воинов, которые его окружали. У всех остальных я стояла за спинами. Разве что Борислав мог заметить, когда оборачивался к Радиму. Впрочем, до девки ли, жмущейся к дровянице, ему было?
– Тут была? Эх, девки-девки, – покачал головой Улеб и двинулся за Радимом.
– Улеб! За что? – я догнала старого воина и вцепилась в его рукав почище репейника.
– За убийство воина из дружины княжича.
– Не может быть! – воскликнула я, но Улеб не обратил на мои слова никакого внимания. Только кивнул на ворота:
– Запри! – и вышел на улицу.
Двигаясь точно во сне, я заперла тяжелый засов и прислонилась лбом к теплым бревнам. Серый ткнулся под колени, и я покачнулась, ухватившись за ржавую скобу.
– Не может быть, Серый! Миролюб ведь сказал, что никто не узнает! Никто не должен был узнать! – крикнула я, не заботясь о том, что меня могут услышать. И сползая по стене, давя в себе беззвучные рыдания, я вдруг поняла, что это все моя вина. Не приди я тогда ночью к Альгидрасу, ничего бы не было.
А вслед за этой мыслью пришла другая. Никто, кроме Миролюба, не мог обвинить Альгидраса в убийстве. «Никому нельзя верить», ‒ всплыло в моей голове. «Ты должна позаботиться о себе и Радиме».
Сжимая в горсти длинный мех на загривке Серого, я зажмурилась. Прядущая меняет судьбу, подхватывает нить, когда та готова оборваться. Моя цель ‒ защитить Радима. Я понимала, что так фанатично цепляюсь за это только лишь для того, чтобы не вспоминать взгяд серых глаз и россыпь веснушек. Как они это делают? Как им удается перешагивать через себя, через то, что рвет душу, чтобы следовать своему предназначению?
Ткань Мироздания снова натянулась. Раскидистый дуб перед моим взором начал расплываться, и дело было не только в слезах. В этот миг я поняла, что ничего еще не закончено. Все в моих руках и… в старых свитках.
***
Да будут добры к тебе Боги тех мест, где ты нашел приют, брат Альгар.
Дурные вести дошли до нашего берега, а значит, сбылось пророчество и народ хванов отправился к праотцам. Я скорблю вместе с тобой, брат. Брат Сумиран и я почли бы за честь вновь разделить с тобой пищу и кров, но Святыни решили по-своему.
Не из письма ты должен был узнать правду. Видят Боги, я хотел бы сказать тебе все это, глядя в глаза, ибо то, как расстались мы годы назад, терзает меня, брат. Однако я пишу тебе не для того, чтобы разбередить твою рану, равно как и не для того, чтобы напомнить о прошлом, хотя мне хотелось бы верить, что годы смягчили твое сердце, и ты вспоминаешь обо мне без былой ненависти. Что касается меня, то я давно не держу на тебя зла, и не потому что смирен духом: сам знаешь, что это не про меня, но я вправду простил тебя, ибо допускаю, что, возможно, был неправ, пытаясь уберечь тебя от опасных знаний. Разум не подвел тебя – легенды о Святых островах вправду разнятся между собой. Та, что ты знал с детства, говорила о Святыне любящей и бережной, укрывающей надежной дланью от тысячи смертей весь хванский род, и каждый из вас знал и верил: да не прервется род. Другая же легенда – та, что тебе так и не довелось дочитать (прости меня, брат, но я не мог поступить иначе), гласит, что Святыня – справедлива и укрывает надежной дланью род правителя до Ночи Искупления, «когда из обновленного рода выйдет один, расколотый надвое, омытый кровью и скорбью, и пойдет по пути, указанному Святыней до заката дней».
Я знаю, что злость коснется твоей души, когда ты прочтешь это. Однако прошу, смири ее, брат. Не нам с тобой судить порядок вещей. Святыня дает защиту, но берет за то плату. Посмотри на это так: твоя жизнь принадлежит Святыне, однако Святыня же и даровала тебе саму жизнь. Сперва тем, что море подарило старосте хванов ту, что стала твоей матерью, а потом тем, что ты не погиб на острове. Хваны были обречены, ибо Святыне было предначертано покинуть те места. К тому моменту, когда ты прочтешь эти строки, море заберет остров хванов, так же, как забрало остров кваров, когда другая Святыня покинула его. Да, ты не ошибся тогда: была еще одна Святыня. Но о том говорить больше нет смысла. Святыня создает место, Святыня создает род, что хранит ее. Святыня уходит, место гибнет, но род живет.
Я корю себя за то, что не нашел верных слов, когда ты был рядом и еще готов был слушать. В свое оправдание могу лишь сказать, что я не мог рассказать тебе о том, что случится с островом хванов: это не принесло бы ничего, кроме боли, ибо нельзя предотвратить то, что предначертано. Поверь, я чувствую твои боль и гнев. Ведь я – часть тебя. И ни одному из нас этого не изменить, как бы ты ни хотел обратного. Твои злые слова были сказаны сердцем, а сейчас, прошу, обратись к разуму. Разве Святыня, создавшая и защищавшая род веками, не имеет полное право вершить его судьбу? Они ведь не дети ей, Альгар, – слуги.
Смири гордыню, брат. Ты не волен выбирать. И никогда не был волен.
Торговцы увезут дюжину моих писем в разные концы света. Одно из них непременно найдет тебя, ибо сказания не лгут. Я пишу тебе открыто, потому что теперь ты вправду последний, кто может прочесть язык хванов.
Теперь о главном: я, как и ты, должен делать то, что предначертано.
Посему именем Священного Знака, связавшего нас, и волей, данной мне Святым Огнем, говорю тебе: отныне ты – хранитель Священного Шара. Ибо сказано предками: да не прервется род правителя. Следуй зову Святыни и помни, что отныне ты не волен свернуть с этого пути. Призываю в свидетели Святой Огонь и закрепляю заговор Священным знаком.
Вот и все, Альгар. Ты не младший брат мне больше. Теперь мы равны. И я покривлю душой, если скажу, что рад этому, ибо может статься, что мы будем служить разным целям.
И пусть это не то, чего я должен тебе желать, но я скажу: да будет легок твой путь, Альгар. И эти свои слова закрепляю Священным знаком.
Да не прервется род.
Алвар.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ