Лежа на матраце, которому волей судьбы предстояло стать моим последним прибежищем, я пыталась думать о приятном. О доме. О родителях. Почему я всегда считала, что моя мама слишком требовательна и не любит меня так, как мне того хотелось бы? Разве это не естественно ‒ желать, чтобы твой ребенок был самым лучшим, самым успешным? Вдруг это и есть признак любви? И мой отец… Может, он вовсе и не был отстраненным. Может, он просто не умел общаться с дочерью, потому что все эти куколки и бантики ‒ не то, что может занимать мужчину. Может, мне самой стоило не быть максималисткой: стать врачом, как ожидалось, выйти замуж, как положено девушке из хорошей семьи? А любовь? Да глупости все это! Она только в книжках.
Я дрожала от холода, а мои зубы стучали так громко, что, появись здесь моторная лодка, я бы ее не услышала. В голове крутились мысли об акулах и десятках метров глубины под жалким матрацем. И какими же мелкими и незначительными казались мне сейчас все мои прежние страхи и проблемы. Последний перевод, который из-за сжатых сроков вышел весьма неудачным и лишил меня шанса поехать на конференцию в Стокгольм… А ведь как я страдала от того, что могла бы стать самым молодым переводчиком на этом мероприятии! Лешка, с которым у нас так и не получилось семьи, хотя, казалось бы, мы неплохо подходили друг другу. Даже моя сумасшедшая безответная любовь к преподавателю немецкого в универе выглядела сейчас такой ничтожной по сравнению с этим бескрайним бушующим морем, что о ней было неловко вспоминать.
Так странно. Всю жизнь куда-то стремиться, напрягаться, бежать, торопиться. И оказаться в итоге в нереальной ситуации – посреди моря на холодном матраце под струями ледяного дождя.
Ветер неожиданно стих, но легче от этого не стало. Мое тело закоченело настолько, что я его почти не чувствовала. Я вяло порадовалось тому, что это может сойти за анестезию в случае нападения акулы. Попытка вспомнить, водятся ли акулы в Черном море, результата не принесла, зато немного отвлекала от беспросветных мыслей.
Ночь наступила внезапно, как бывает только на море. Минуту назад пространство вокруг было просто серым, и вот оно уже чернильное, как будто кто-то невидимой рукой нажал на выключатель. Я с детства панически боялась темноты. Мне всегда мерещились чудовища в углах комнаты и в сумеречных очертаниях предметов. Если до этого я думала, что хуже уже не будет, я ошибалась. Невидимые в темноте капли дождя шуршали, стучали по воде и шлепали по моему закоченевшему телу. Я не знала, что именно в тот момент удерживало меня от того, чтобы оттолкнуться от матраца и позволить ледяной тьме поглотить меня и утянуть в глубину. Наверное, где-то на краю сознания билась мысль, что это все ненастоящее и происходит не со мной.
Перед тем как в первый раз крикнуть «помогите», я еще раздумывала. Это же так унизительно и… как в кино. Потом мне было уже все равно. Правда, голос подвел меня довольно быстро, превратившись в чуть слышный сип, неразличимый в шуме дождя.
Какое-то время я прислушивалась к плеску волн и стуку собственных зубов, а потом прошептала, сама не зная, к кому обращаюсь: «Пусть что-нибудь случится. Пожалуйста. Я больше так не могу. Я согласна на все». Стоило моему шепоту стихнуть, как во тьме появилось пятно. Пятно было странным – расплывчатым и покачивающимся. Но это был… свет. Свет – это значит люди. Это значит тепло, спасение. Меня сейчас подберут. Ничего не закончено!
Однако эйфория быстро уступила место панике. Тусклый свет приближался, но кто сказал, что на лодке меня увидят? Это же море. Оно бескрайнее, и в нем каждый год пропадают десятки людей. Сколько из них перед смертью задыхались от надежды, до последнего не веря, что спасительное судно пройдет мимо, попросту не заметит?! Я снова попыталась закричать, но перетруженные связки выдали лишь едва слышный хрип. Попытка привстать едва не закончилась падением в воду. Мне оставалось только молиться, чтобы этот тусклый покачивающийся свет не исчез и не прекратил приближаться.
Я никогда не думала, что буду на что-то смотреть с такой надеждой и верой, шепча про себя: «Пожалуйста… Пожалуйста… Иди сюда… Я здесь…».
Огонь приближался, не меняя направления. Он будто слышал и двигался точно на меня. Но вдруг, невзирая на отчаянную надежду, в мой затуманенный усталостью и страхом мозг пришла первая тревожная мысль: «Почему не слышно мотора? Спасательный катер не может идти бесшумно». Впрочем, я тут же попыталась себя успокоить: вероятно, они выключили двигатели. Я ведь не была сильна в судоходных вопросах и спасательных операциях и понятия не имела, как это все происходит. Но неясная тревога не отступала. За первой мыслью пришла вторая: «Свет движется не от берега». Я не могла объяснить свою уверенность, но вдруг четко поняла, что земля в другой стороне. Внутренний голос пытался остудить подозрительность, убедить, что мои нелепые сомнения от усталости и шока, но что-то не давало мне покоя. И мгновение спустя, я поняла, что: свет подрагивал. Не мягко покачивался на успокоившейся глади воды, а именно подрагивал. Как будто он был… не электрическим. Вспомнились фильмы про древних мореходов. И отчего-то факелы.
Спустя еще мгновение я подумала, что зря так опрометчиво умоляла этот огонь приблизиться, потому что ужас сковал меня почище холода. Из темноты, разрезая килем редкий туман, тихо шла… деревянная лодья. С поднятых весел слетали капли воды, а мутный свет, еще минуту назад дававший надежду, выхватывал из темноты оскаленную морду какого-то чудовища, украшавшую нос. Мой мозг попытался найти логичное объяснение увиденному – от сна до поклонников ролевых игр, забравшихся слишком далеко от берега, – когда я услышала жуткий визг. И не сразу поняла, что он мой.
========== Глава 3 ==========
Рисовала воздушные замки,
Сочиняла принцесс и драконов,
Презирая границы и рамки,
Создавала иные законы.
Забиралась на шпили и крыши
И беспечно ходила по краю.
Мир молчал, мир, казалось, не слышал,
А потом вдруг сказал: «Поиграем?»
Сознание возвращалось медленно. Сначала вернулись звуки: плеск волн, крики чаек и негромкие чужие голоса. Потом вернулось обоняние – пахло деревом, солью, морем и… псиной. Я попыталась пошевелиться, и мой затылок прострелила острая боль. Запах усилился, вызывая тошноту. Мерное покачивание палубы только все усугубляло. Приоткрыв один глаз, я увидела над собой серое предрассветное небо, расчерченное полосами темных облаков. Где-то рядом горел фонарь, отбрасывая пляшущие тени на борта лодки. Еще одна попытка пошевелиться привела к очередному приступу тошноты.
– Очнулась, что ли, девонька?
Голос прозвучал совсем рядом, и я невольно дернулась, стараясь отодвинуться подальше от его обладателя. Плечо уперлось во что-то острое, и шуба (или что это было лохматое и пахнущее псиной?) начала сползать. Распахнув глаза, я поняла две вещи: под шубой на мне ничего нет, и я действительно нахожусь на борту деревянного судна. Спасительную мысль «это сон» отогнала острая боль в горле и затылке. Во сне ведь ничего болеть не может? Правда?
Говоривший сидел рядом, глядя на меня из-под повязки, стягивавшей его лоб. Я бы не взялась определить его возраст. Волосы под повязкой были седыми, но глаза смотрели зорко. Да и руки, не перестававшие вязать рыболовную сеть, двигались проворно и ловко.
– Где я? – произнести это вслух почти не получилось, но он понял.
– Позади все, – сказал он и вдруг улыбнулся обветренными губами.
«А вот это еще вопрос!» – подумалось мне. Но испугаться всерьез не получилось. Наверное, для моего мозга все случившееся оказалось непосильным испытанием, и он пока решил просто принимать все, как есть.