— Аэтер, — произнесла я вполголоса и подскочила, когда кто-то тронул меня за плечо.
Распахнув глаза, я увидела Павла Николаевича. Это уже переставало быть смешным.
— Вы все-таки за мной следите?
— Вы забыли в моей машине подарок для Димы, — произнес он и протянул мне коробку с машинкой.
Я взяла коробку, повертела ее в руках и подняла взгляд на Павла Николаевича:
— Что происходит? — прямо спросила я. — Вы говорите, что не имеете на меня никаких видов, при этом мы экстремально часто сталкиваемся в последние дни.
— Вас это беспокоит? — улыбнулся он.
— Да! — воскликнула я. — Я не понимаю правил этой игры.
— А правила эти стары как мир, — на этот раз он смотрел серьезно. — Я действительно не планировал предъявлять никаких прав на вас. Да их у меня и нет, потому что, повторюсь, мое беспокойство о вашей судьбе совершенно искреннее и бескорыстное. И я был уверен, что так все и останется….
— Но? — уточнила я, когда поняла, что он не спешит продолжать.
— Но вы совершенно неожиданно для меня проявили благосклонность к мальчишке, и я растерялся. Даже не думал, что в моем возрасте так еще бывает.
— Господи, — я прижала коробку с машинкой к груди и едва не застонала от досады: — Боев — всего лишь мой студент. Вы придумали себе невесть что.
— Тогда почему Дима так на него похож?
— Что? — я поперхнулась воздухом, лихорадочно соображая, как выкрутиться из ситуации.
— Надя, я навел справки, — меж тем продолжил он. — В этой истории все очень непросто. На тот момент, когда Дима появился на свет, Боев был несовершеннолетним.
Я почувствовала приступ головокружения, и он никак не был связан с изменением реальности. Меня накрыло страхом. Мы с Альгидрасом поговорили про газ, про святыни, про аэтер, но этот гад даже не обмолвился о том, что у него с документами и сколько ему лет по этим документам.
— Павел Николаевич, я не понимаю, о чем вы, — я от всей души понадеялась, что мой голос прозвучал твердо.
— Надя, отрицать это глупо. Любая экспертиза подтвердит родство.
В первый раз за все время нашего знакомства он назвал меня Надей.
— Даже если допустить этот бред… Ну, подтвердит, и что?
— Это уголовное преступление.
— При условии, что потерпевший подаст заявление, — рассмеялась я, хотя мне было совсем несмешно.
— Или же те, кто был его опекуном на тот момент.
Мне нечем было крыть, потому что я понятия не имела, что говорит законодательство на этот счет.
— Павел Николаевич, я столько лет считала вас своим другом, и вот сегодня вы появляетесь и начинаете говорить чудовищные вещи. Просто потому, что вам показалось, что я, якобы, приблизила к себе одного из студентов. И что, о, ужас, этот студент и мой сын похожи. Вам самому не противно?
Мой голос немного дрожал, но это, пожалуй, было даже хорошо, потому что, во-первых, я на самом деле была шокирована и не смогла бы казаться равнодушной при всем желании, а во-вторых, я планировала пробудить в нем совесть. Набравшись мужества посмотреть ему прямо в глаза, я поняла, что мой план сработал. Никогда прежде я не видела Павла Николаевича таким взволнованным и несчастным. Я привыкла к тому, что он всегда владеет ситуацией, забавляясь поведением окружающих. Сейчас ему явно было не до веселья. Он хмурился, а на его шее пульсировала вена.
— Простите, — глухо произнес он и вдруг, схватив меня за руку, дернул на себя.
Коробка с машинкой больно вдавилась мне в ребро, и он, вытащив ее из моих рук, отбросил прочь не глядя. Я уперлась ладонями в его плечи, намереваясь оттолкнуть, но он прижался лбом к моему лбу и прошептал:
— Я не сделаю ничего против вашей воли. Просто позвольте позаботиться о вас и вашем сыне. Информацию о Боеве может получить любой желающий даже при наличии минимальных связей. Сопоставить факты может любой, у кого есть глаза. Для анализа ДНК достаточно волоса. Надя, вы погубите себя. Я боюсь за вас. Вы — все, что у меня есть.
Я зажмурилась, чувствуя его горячее дыхание на своем лице. От него пахло мятной жвачкой и сладковатыми духами его жены.
— Чем больна ваша жена? — спросила я.
— У нее психиатрическое заболевание. Два-три раза в год она оказывается в стационаре. Но это не лечение. Просто реабилитация. Лучше ей не станет.
— Мне очень жаль, — прошептала я, потому что это было правдой.