Выплакавшись, я принялась убирать со стола. Собрала миски в деревянный тазик, привычно зачерпнула теплую воду из чугунка, начала мыть.
— Так что в дружинной избе? — вдруг спросила Добронега, по-прежнему сидевшая за столом и, подперев щеку рукой, наблюдавшая за мной.
— Да ничего… Радим поругал, что одна хожу.
— И правильно, — одобрила Добронега. — Не след тебе пока. Ты еще не в себе и...
— Почему думаешь, что не в себе? — я затаила дыхание в ожидании ответа.
Добронега вздохнула.
— Не все помнишь, говоришь не то порой.
Мое сердце пропустило удар.
— Думаешь, это пройдет? — негромко спросила я.
— Все проходит, — спокойно ответила Добронега. — Так бывает. Порой лучше и не помнить. Так и душа целее, и разум. Хуже вон, как Олег.
Я застыла:
— А что Олег?
Добронега вздохнула и отвела взгляд. Ее руки будто жили своей жизнью, теребя рушник, укрывавший хлеб. Спустя пару минут я поняла, что она не ответит, и зашла с другой стороны:
— Радим не хотел меня одну отпускать, так Олег проводить вызвался.
Добронега чуть кивнула и буднично спросила:
— С Олегом-то поди опять ссорилась?
— Нет, — я взяла чистое полотенце и не спеша принялась вытирать вымытую посуду. — Он просто проводил, и все. Мы и не говорили почти.
Добронега тяжело вздохнула и подняла на меня взгляд:
— Не цепляй ты его, дочка. Хватит! Оставь! Ты ж не только его травишь, ты же и Радимушку… О брате хоть подумай, они же и так тогда чуть…
Добронега встала, так и не закончив фразы, махнула рукой и вышла из комнаты. Спустя мгновение она уже что-то ласково говорила во дворе отвязанному на ночь Серому.
А я все терла миску, хотя та давно была сухой. От слов Добронеги все внутри перевернулось. Что было в жизни Альгидраса? Что случилось между ним и Всемилой? Роман? Вряд ли… Это же побратимство — связь покрепче кровной. Да и разве Радим простил бы чужеземному мальчишке роман с сестрой, просватанной да княжескому сыну обещанной? Я прислонилась спиной к стене, продолжая вытирать миску. Или простил бы?
А потом на меня снизошло еще одно озарение. О чем я там полдня грезила? Что меня чуть ли не принц от злого зверя спас? Я усмехнулась. Картинка начала обретать четкость. Исходя из слов Добронеги, Альгидрас не испытывает лично ко мне ни малейшей симпатии. И все, что произошло сегодня, только… как он там сказал? «Ради Радима»? И еще ради Добронеги, относящейся к нему с искренней теплотой.
Добро пожаловать на землю.
***
«Всемилу не нашли ни на следующий день, ни через седмицу. Каждое утро воевода Радимир просыпался с мыслью, что это все дурной сон, но, видя непривычно молчаливую Златку, глядевшую с тревогой, постоянно присутствующего в их доме Олега, сразу вспоминал и срезанную косу, и неустанные поиски. Они каждый день выходили в море, но ни один кварский корабль не попадался на пути. Вглубь земли на расстояние трехдневного перехода разъехались снаряженные отряды. Они искали, не переставая, усилив посты и посулив награду за любые вести. И каждое мгновение сердце Радима щемило при мысли, что его маленькая беспомощная Всемилка, его кровинушка, не видавшая в своей жизни ничего, кроме заботы, может быть в руках врагов. Он знал, кто такие квары. Он видел, что они оставляли после себя. Верно, потому, вновь оказываясь в коротких снах в одном и том же месте, Радим просыпался в липком поту, с постыдными криками, и ему хотелось уснуть навеки под испуганным взглядом Златки. Жена что-то шептала, гладила по взмокшим волосам и снова шептала. Только благодаря ей Радим и сохранил рассудок и силы для мести.
Наконец, через три седмицы они столкнулись в море с кварским кораблем, и еще никогда бой не был таким страшным и быстрым. Радим даже рану на плече заметил лишь после того, как обыскали трюмы вражеской лодьи. Сколько проклятых жизней было на его счету в эти дни, он и сам не помнил. Словно дух какой в него вселился. Златка плакала и шептала: «Зачем смерти ищешь?».
Не смерти он искал — мести хотел. Когда надежды увидеть Всемилку живой не осталось, только мысль о мести и грела душу. К князю ездил, чуть не в ноги бросался, чтобы тот дал дозволение новую рать на кваров собрать, как год назад. Князь обещал помочь. Летом. А время уходило, убегало безвозвратно, и ночами Радиму вновь и вновь снилась деревня хванов.
Это случилось в конце их двухлетнего похода. От измотанных набегами родных берегов по княжескому указу отошли три дюжины лодий. Четыре лодьи были свирскими. Домой воротились две.
Их поход был из тех, о которых после слагают легенды. О грохоте моря и звоне мечей. Но легенды — потом, а тогда это был, верно, самый трудный поход, в каком довелось побывать Радиму. Воины, кто постарше, сказывали, что такое уже бывало при отце нынешнего князя: уйти от своих берегов, чтобы бить врага на его земле. Одна беда — своей-то земли у кваров не было. За то и прозвали их морскими духами: приставали они к берегам лишь смерть сеять. Они жили в море и морем. И биться на их месте было ох как непросто. Но ни за кого из своих воинов не было стыдно воеводе ни перед собой, ни перед князем.