— Не пройдет. Ростислав через решетку воду лил, — закончил он.
Тут я поняла, что волосы на его голове мокрые не только от пота. Видимо, Ростислав усердно поил пленника: мокрым были еще ворот, штаны и солома на досках у решетки.
— Через решетку пей, — все так же тихо сказала Добронега, и только тут я наконец посмотрела на нее. Она выглядела не просто уставшей и осунувшейся. Она выглядела, как человек, в семье которого случилось горе.
Альгидрас меж тем встал на колени и прижался лицом к решетке. Добронега поднесла к его губам кувшин. Мне почему-то стало неловко, и я отвела взгляд только за тем, чтобы обнаружить, что он босиком. Интересно, почему? Я зачем-то рассматривала его испачканные в земле пятки и думала о том, что это все вдруг стало напоминать фарс. Мне страшно захотелось проснуться в своей спальне, в своем мире, подальше от Свири, которая отнимает у меня слишком много. Гораздо больше, чем дает.
Альгидрас напился и скованно поблагодарил Добронегу. Я видела, что ему очень неловко. Сперва я списала это на свое присутствие, но потом Альгидрас набрался смелости коснуться руки Добронеги, которая словно специально для этого не стала сразу отнимать кувшин, и едва слышно спросил:
— Как Радим?
И тут я поняла, что дело совсем не во мне. Альгидрас разорвал побратимство. Для меня побратимство было лишь словом, но для них это было совсем иначе.
— А сам как думаешь? — резко спросила Добронега, отступая прочь от клети. — Мечется, точно зверь раненый. Ты, коль ранить его хотел, ничего лучше придумать не мог.
Выходит, она знала о разрыве побратимства. Просто не хотела обсуждать это со Всемилой. Альгидрас медленно опустился на пятки и сложил руки на коленях. Я заметила, что его пальцы слегка подрагивали.
— Я не мог иначе, — тихо сказал он. — Против меня все. Даже свидетель нашелся, — горько усмехнулся Альгидрас. — Я не делал этого, Добронега, а Радим защищал бы меня до последнего — сама знаешь. Только против кого? Против князя? Так князю только того и надо, чтобы была причина Свирь усмирить.
Добронега покачала головой.
— Глупый ты еще, Олег. Хоть и вырос, вроде. Не знаю, как было в ваших краях, но у нас брат стоит за брата до последнего, а не бежит, точно крыса.
Альгидрас побледнел так, что я всерьез решила, что он свалится в обморок. Я повернулась к Добронеге, открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, да так и закрыла. Мать Радима говорила серьезно. И Альгидрас так же всерьез был задет ее словами. Вот такими они были, люди этого мира: слова ранили их, точно кинжалы. Видно, они еще не знали, что можно просто пропускать их мимо ушей. Или же наоборот, слишком хорошо знали то, что давно забыли в моем мире: каждое слово имеет свою цену.
— Добронега, — Ростислав вырос рядом с нами, точно из-под земли. — Малуш прибегал. Сказал, князь сюда собирается. Уходите мокрой тропкой.
Выдав это указание, он исчез за поворотом. Добронега быстро собрала все, что успела вынуть из корзины, шагнула прочь, потом резко остановилась и вернулась к клети. Протянув руку, она ласково убрала мокрые пряди со лба Альгидраса. И так этот жест не вязался с тем, что она говорила до этого, что у меня защипало в глазах. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки.
— Да хранят тебя Боги, сынок, — прошептала она и, дернув меня за рукав, быстро пошла прочь.
Я двинулась в сторону выхода, но поняла, что не могу уйти просто так.
— Я быстро, — шепнула я Добронеге и бросилась назад. Альгидрас уже сидел на полу по-турецки и смотрел вниз, то ли на мокрую солому, то ли на свои сцепленные руки.
Заметив движение, он поднял голову.
— Мне показалось, ты сказать что-то хотел, — зашептала я, сжав прутья клети изо всех сил, так, что сучок больно впился в ладонь.
На секунду в голову пришла глупая мысль, что в фильмах или романах герой в этот момент должен непременно стремительно вскочить, накрыть руки героини своими, прижаться лбом к прутьям, прошептать что-то очень важное, такое, от чего сердце должно заколотиться, как сумасшедшее. Хотя мое и так колотилось в горле — даже сглатывать в попытках остановить подступающие слезы было трудно. Альгидрас же, видимо, был плохим героем, или роман у нас был так себе, потому что он не сделал ничего из вышеперечисленного. Он чуть подался вперед и прошептал на грани слышимости: