Девушка что-то сказала, мотнув головой. Ее волосы удерживала лишь лента надо лбом, поэтому ветер, беспрепятственно подхватив длинные пряди, рассыпал их по спине. Волосы у гостьи были чудо как хороши: светлые, прямые и, наверное, тяжелые. А еще в них играло солнце. Жаль, что такую красоту в первую брачную ночь срезает муж. Этот символ девичества был невероятно красивым…
Меня прошиб холодный пот, а рука сама собой метнулась к волосам, наткнувшись на короткие пряди, едва прикрывавшие уши. Я носила стрижку последние пару лет. Значит, вот что так взбесило Радима! Вот о чем он думал, раз за разом проводя по моим волосам! «Надругались».
Река сверкала на солнце и перекатывала быстрые волны через босые ступни. Всемила сидела на сходнях и смотрела на свое отражение. Сейчас оно было покрыто рябью, но Всемила и так знала каждую черточку: большие серо-зеленые глаза, длиннющие ресницы, высокие скулы, чуть вздернутый нос. Она красива. Так и мать говорит, и брат. Да и молодые воины тоже головы сворачивают. Только не каждый рискнет к сестре воеводы подойти да улыбку перехватить. Тем более просватана она уже десять лет как за княжеского сыночка. Видела того сыночка по весне – не пришелся по нраву. Ну а кому бы пришелся? Всемила передернула плечами, нахмурилась и, задумавшись, принялась накручивать на палец выбившуюся из косы прядь. Свадьба была назначена на праздник урожая – еще все лето впереди. Глядишь, уговорит Радима, упросит. Не может он ни в чем ей отказать. За то Злата, Радимова жена, и ненавидит. Ей столько внимания, поди, ни разу не доставалось. А потому что жена – это жена, а она, Всемила, единственная, молодшая и самая любимая.
Камешек ударился о водную гладь рядом с ногой и поскакал по волнам. Ярослав… Только он может вот так подкрасться и напугать. Хотя не испугалась ничуть, потому как ждала. Не все воины воеводы Радимира трусливы и осторожны – Ярославу нипочем ни гнев воеводы, ни сватовство назначенное.
– Ножки не застыли?
– Застыли, – улыбнулась Всемила, оборачиваясь.
Хорош Ярослав. Ой, хорош! Высокий, плечистый. Радиму под стать. Только не хмурится так часто, как брат, а улыбкой сияет, что солнышко. Кудри по ветру. И на сердце аж сладко от одного взгляда на него.
– А давай до Лысой горы пройдемся? Заодно согреемся.
– Тоже ноги застыли, что ли?
– Сам застыл. Не видел тебя с заката – вот и застыл.
Кровь бросилась в лицо, но Всемила дерзко улыбнулась:
– А пойдем!
Обувшись, она потянулась к лежащему тут же венку из одуванчиков. Первые цветы – самые яркие. Как она сама. Так, кажется, Ярослав третьего дня говорил. Теплая рука перехватила ладонь, взяла венок, надела ей на голову.
– А говоришь, застыл – руки вон горячие, – непослушными губами произнесла Всемила.
– Так тебя увидел и отогрелся.
Мозолистые пальцы скользнули по ее щеке.
Лысая гора была на том берегу. Кажется, близко – можно докричаться, но мало кто туда хаживал, хоть и места там были ягодные да грибные. А потому что тот берег Стремны – чужая сторона. Опасная. Жить там никто не жил. Кто ж в лесу поселится? Кроме как по мосту, попасть туда можно было разве что с моря. Лысая гора некогда была продолжением другого берега Стремны, да века назад откололась, соединяясь с Большой землей теперь лишь мостом, что выходил к поляне перед воротами Свири, да каменным перешейком, что упирался в крутой склон дальнего берега. Тот перешеек заливало в высокую воду, а по низкой воде он щетинился острыми камнями так, что ни пешим не одолеть, ни на лодке не пристать.