«Какой же в этом толк? Когда мы вместе, мы обладаем сила ми, а в отдельности с нами расправится всякий, кто сильнее. Так оно уже и есть. Какой же смысл в этом отделении? Все челове чество стремится к слиянию, а мы стремимся к тому, чтобы жить врозь. Ясно, что наши стремления не отвечают потребностям человечества, а являются лишь результатом того, что с нас сня та узда. Это есть проявление вольности, свободы без всякого уча стия другой половины жизни — дисциплины, торможения» [8, л. 41—43].
В этих публичных лекциях проявляется антропоморфическое начало в мышлении Павлова, противореча его тщательно куль 694 Д. ТОДЕС тивируемому образу чистейшего объективиста. Торможение и возбуждение у Павлова становились центральными понятиями в учении о высшей нервной деятельности, и метафоричная связь между торможением и дисциплиной, с одной стороны, и возбуж дением и свободой — с другой, я думаю, играла важную роль и в его научных исследованиях, и в оценке им политических ситу аций *.
Эти речи ярко отразили отношение Павлова к революции, которую он связывал с хаосом разрушения, крахом русского национального могущества, угрозой автономии и гибели вообще русской науки и потерей своего собственного социального поло жения и привилегий.
УЕХАТЬ ИЛИ ОСТАТЬСЯ?
В апреле 1918 г. Павлов говорил о «самом разгаре большеви стской власти» в прошедшем времени, полагая, как и многие другие, что большевики вскоре будут изгнаны [16, л. 4 об.]. Од нако в период между октябрем 1919 г. и весной 1920 г. ход граж данской войны в России повернулся решающим образом в пользу Красной Армии [29, с. 423].
Думая о перспективе провести остаток жизни при большеви стской власти, Павлов послал в июне 1920 г. в Совнарком про низанное болью письмо, прося разрешения «начать переписку (хотя бы контролируемую) с моими заграничными научными то варищами и друзьями о приискании мне места вне родины» **. Он объяснял, что продолжать научную работу в России невоз можно. Ученый жаловался на «непреодолимые материальные затруднения всякого рода в теперешних русских лабораториях и отсутствие общения, связи со всесветной научной работой». Он не мог работать продуктивно также и потому, что жалования, получаемого им за его три академические должности, было не достаточно для поддержания семьи: «Я принужден исполнять в соответствующий сезон работу огородника, в мои годы не всегда легкую, и постоянно действовать дома в роли прислуги, помощ
* Роджер Смит дает широкий анализ концепции торможения в своей
прекрасной книге [28].
** См. [30]. Архивные документы, касающиеся вопроса об эмиграции,
были впервые тщательно исследованы В. Есаковым, который в
1972 г. сделал на эту тему доклад (изза советской цензуры публи
кация была невозможна). Исаков опубликовал этот материал, вклю
чая многие из документов, цитируемых ниже, в статье [2]. Павлов и большевики 695 ника жены по кухне и содержанию квартиры в чистоте, что все вместе отнимает у меня большое и лучшее время дня. Несмотря на это, мне и жене приходится питаться плохо и в количествен ном и в качественном отношениях и годами не видеть белого хлеба, неделями и месяцами не иметь ни молока, никакого мяса, прокармливаясь главным образом черным, большею частью не доброкачественным хлебом, пшеном, тоже плоховатым, и т. п., что, естественно, ведет к нашему постоянному похуданию и обес силеванию. И это после полувековой (поденнейшей) научной работы, увенчавшейся ценными результатами, признанными всем научным миром» [30].
Успешно продолжать работу ему было также очень тяжело психологически. Вопервых, он был «глубоко убежден, что про делываемый над Россией социальный опыт обречен на непремен ную неудачу и ничего в результате, кроме политической и куль турной гибели моей родины, не даст. Меня безотступно гнетет эта мысль, — писал Павлов,— и мешает сосредоточиваться на моей научной работе» [30]. Вовторых, он не мог представить себя в роли «крепостного, раба только для других». Он не мог подчи ниться контролю государства над его работой и ее плодами: «Я хочу иметь в моем полном распоряжении плоды моей умствен ной работы, которая ее идейной стороной, в виде научных резуль татов, и без национализации есть и будет полезна всем людям. Я хочу помимо создания для себя некоторых удобств и удоволь ствий отблагодарить тех, кто помогал мне самоотверженно в течение моей жизни…» [30].
Содержание письма Павлова понятно, но причины его напи сания — не совсем. С помощью друзей и заграничных связей он мог, вероятно, эмигрировать и без разрешения большевиков. Это подразумевалось в первой строке письма: «Всю мою жизнь я предпочитал прямой, открытый образ действия». Павлов дей ствительно обладал исключительным чувством личного достоин ства, и мы не можем не учитывать этого фактора в его поведении.