И пала тьма

Джеймс Клеменс «И пала тьма»

Посвящается Чарльзу Маку

Добро пожаловать в семью

Благодарности

Сотворенная мною Мириллия слишком уж бурно росла, чтобы я мог пройти ее стежками-дорожками в одиночку. Поэтому ничего другого не оставалось, как пригласить в поход друзей, союзников, единомышленников и прочих смельчаков — они, пионеры и первопроходцы, делали грязную работу, предоставляя мне гордо шествовать прямо к цели.

Хочу сказать спасибо Кэролайн Макрей за то, что она первая исчеркала красным все до единой страницы рукописи. Благодарю и критиков, объединившихся в группу «Искривленное пространство». Это Джуди и Стив Прей, Крис Крау, Майкл Гэллоуглас, Дэвид Меррей, Деннис Крэйсон, Дэйв Мик, Ройал Адамс, Джейн О'Рива и Кэролайн Уильямс.

За помощь с составлением карты особая признательность Стиву Прею, искусному и проницательному художнику.

Наконец, спасибо не только за ценные советы, но и за дружбу издателю Джону Моргану и моим литагентам Руссу Галлену и Дэнни Барору.

И как всегда, я должен подчеркнуть: все без исключения ошибки, закравшиеся в эту книгу, лежат на моей совести.

Пролог

МИРИЛЛИЯ Путь открыт для всех, кто ищет силу, Твои пятки еще утопают в пыли спокойной, ровной дороги, А впереди уж стелется кроваво-красная тропа, Вымощенная костьми и лепестками. Один Пойти по ней ты должен. Но не одна дорога пред тобой. Последние слова Безъязыкого бога Все дерьмо воняет, Но зато на нем вырастают благоухающие розы. Поговорка, приписываемая одному из богов-бродяг * * *

Во тьме…

Он скользит, как тень в поисках света.

Его подлинное имя непроизносимо в мире плоти и дыхания. Он всего лишь содрогание, темная судорога мира, что лежит под камнями и бурей. У него нет формы, нет содержания, нет облика.

Наэфрин.

Это его сущность, но не имя. Он — создание наэфира, огромной и пустой бездны.

Он скользит к одному из немногих мест, где наэфир пересекается с реальным миром. Мало кто знает об этих пограничных точках, но они существуют. Как морской прилив захлестывает каменистый берег, так и волна наэфира накатывает на верхний мир.

И вот, оставив наэфир далеко позади, он выныривает в черных морских глубинах и обретает новое рождение в ледяных водах. Свет не достигает их дна; здесь царит вечная тьма — она скрывает границу, где один мир перетекает в другой. Но наэфрин знает дорогу. Его хорошо подготовили и властным приказом послали наверх.

Создание тени медленно поднимается сквозь холодное, темное море. Наэфрин содрогается и обретает плоть, заимствуя ее у светящихся обитателей океанских глубин. Он всплывает выше и выше, поглощая все большее количество жизней. Слой за слоем он обретает форму, и слои нарастают подобно колонии рачков на корабельном днище.

Вот уже голубоватое свечение омывает исчадие наэфира, а давление понемногу падает. По мере его приближения к поверхности стаи рыбок, сверкая серебристой чешуей, бросаются наутек, и даже огромная акула, взмахнув могучим хвостом, уступает ему дорогу.

Его нисколько не занимают эти морские обитатели, поэтому наэфрин позволяет им ускользнуть. Он уже обрел необходимую для существования в этом мире плоть. Он сгибает для пробы черные гибкие конечности, распрямляет длинный змеиный хвост и продолжает подъем.

Наконец украшенная гребнем голова показывается над поверхностью воды, и наэфрин вдыхает солоноватый воздух, проверяя, как работают легкие. В лишенных век глазах горит свет чужого мира, они неотрывно смотрят поверх пенистых волн на далекий еще берег.

Однообразие череды волн нарушают острова: рифы, отмели, атоллы и верхушки подводных вулканов.

Это царство Летних островов.

Сквозь зазубренные рыбьи кости, которые отныне служат ему зубами, вырывается шипение. Наэфрин плывет к своей цели — крупнейшему острову архипелага. В глазах отражаются дрожащие огоньки, что мигают на округлой вершине острова и усеивают его склоны до самого подножия — это горит свет в домах, на улицах и крепостном валу. Несколько огоньков забегают в воду, отмечая стоящие у причала рыбачьи лодки и парусники.

Наэфрин не отвлекается на мелочи, он знает только свое предназначение.

Никто не замечает, как он минует кольцо рифового барьера. Даже луна прячет лицо за набежавшим облаком. Наэфрин движется в воде так же легко, как в бесплотных реалиях своего мира.

Дно поднимается. Наэфрин избегает прикосновения к его тверди и остается в воде как можно дольше. Но вскоре пославшая его воля заставляет чудовище покинуть волны.

Огромные когти погружаются в песок. Он встает на задние лапы, поддерживая равновесие длинным хвостом. Хотя теперь наэфрин облечен в плоть, он совершенно сливается с темным пляжем. Он по-прежнему не принадлежит этому миру.

Он делает шаг вперед. Нужно спешить.

С плеч его струятся соленые ручейки, от чешуи поднимается пар. Но с когтей сочится не только вода. Он неровными рывками продвигается по песку, с каждым шагом оставляя за собой следы — лужицы расплавленного стекла.

Он пришел убить. Убить бога.

Часть первая Потеря милости

Гумор [старолиттикское — быть влажным] — 1) любая полезная жидкость животного; 2) одна из четверки более значительных жидкостей тела (кровь, пот, мужское семя, менструальная кровь) или пятерки менее значительных (слезы, слюна, мокрота, желтая и черная желчь); 3) благословенные жидкости, из которых вытекают Девять Милостей богов.

Первичный трактат по телосложению, страница 3593

Глава 1 Пант

Иногда ночь никак не закончится.

Тилар де Нох встал на колено на растрескавшихся булыжниках и утер кровь с темной щетины на подбородке. Минуту назад, когда его вышвырнули из «Древесной лягушки», он неудачно приземлился на руку, которая усохла и потеряла чувствительность уже несколько лет назад. Она не выдержала его тяжести, и Тилар оказался лицом к лицу с не слишком-то привлекательной мостовой.

Пока он целовался с камнями, ему припомнилась старая поговорка Летних островов: «Хорошая ночь длится вечно, а плохая еще дольше».

Стоя на колене, Тилар молил всех богов, чтобы нынешняя ночь наконец-то закончилась. Пропади пропадом эта долгожданная пинта и тихое, наедине с самим собой, празднование тридцатого дня рождения. Сейчас он более всего желал оказаться в своей одинокой постели на чердаке рыбной лавки.

Но, как говорится, не судьба. Еще повезет, если доведется увидеть рассвет.

Тилар слизнул кровь с разбитой губы и стрельнул глазами по сторонам, высматривая путь к отступлению.

Там, где улица уходила вверх, тянулись террасы, виллы и ухоженные сады горожан, у которых хватало достатка, чтобы наслаждаться прохладным ветерком с моря. В самом конце улица поднималась к кастильону, что сиял белизной на вершине Летней горы. И который к тому же хорошо охранялся, так что спасения в том направлении искать не стоило.

Да и в противоположном направлении надеяться было не на что. Там улица дробилась на кривые переулки, обжитые публичными девками, и темные тупики нижнего Панта. О безопасности там никто никогда и не слыхивал.

В итоге он повернулся лицом к неприятелям — Ерге и Барго.

Плечи массивных айев украшали одинаковые татуировки: две половинки одного рабского круга. Когда-то бойцы на кровавой арене цирка, теперь они стали свободными, но любимый спорт остался прежним.

Ерга теребил эбеновые четки, вплетенные в прядь грязно-каштановых волос, — знак принадлежности к гильдии «щитов таверны». Четки говорили о статусе вышибалы при пивном доме.

Рядом с ним стоял Барго; из парочки только у него имелся язык, так что именно он и рявкнул:

— Добрый мастер Ринд не шибко жалует подонков, которые сползаются к нему попрошайничать.

Тилар не сводил с них прищуренного взгляда и не двигался с места, зная, что оправдываться бесполезно. Он вошел в таверну с двумя медными пинчами, и их с избытком хватило бы на выпивку. Но видимо, он выбрал не то заведение. Он знал, что не стоит рисковать, заходя в пивные верхней части города, — там ему не место. И все же порой он забывался, а иногда просто хотелось окунуться в воспоминания.