Затем этот Гуннар рассказал мне историю своего друга, тоже стражника и варяга, который в дни осады Города был предан одним ромеем, подобран славянами, выкуплен другим ромеем, а потом третий ромей погубил его. Гуннар не понимал, каков смысл этой судьбы. Я сказал: «Его судьба прошла четыре колена, то есть законченное число превращений. Это значит, ее нельзя было изменить, но можно сделать из нее уроки. Первое, что стоит запомнить: споры ромеев и славян не полезны варягам. Второе: нельзя дважды войти в одну и ту же воду, а твой друг, выйдя на берег из бурного потока, ступил обратно уже в огненный ручей и сгорел. И третье: как написано на кинжале, что купил у меня василевс, „все солгут, скажет правду только клинок“.
Я подумал, но, конечно, не сказал варягу, что иногда клинки тоже молчат, как сейчас, например, оружие, купленное мною у Бакуриани, верно хранило нашу с новгородцем тайну. Но это неудивительно: эти клинки еще не были оружием, они пока что еще оставались товаром, а товар умеет молчать».
Сделки продолжаются
В тот же день Стратимир заключил с эпархом еще более удивительный договор, чем новгородец с Абу Халибом. Воевода попросил, чтобы на русских лодьях отпустили в Киев одну из константинопольских киноний строителей.
– Этого еще не хватало! – откровенно разозлился эпарх.
– Не хватает статуи на ипподроме, – поправил его Стратимир, – а строительных киноний в Городе хватает.
– При чем тут статуя!
– Я знаю, где она, – Стратимир хитро прищурился.
– Не может этого быть! – эпарх просто не верил, что воевода может быть осведомлен в делах Города более, чем он. – Но если будет Прекрасная Елена, будут тебе и каменщики!
– Только уговор: ты отпустишь с нами не такую кинонию, которая уже в третий раз строит один и тот же дом…
В Константинополе был закон: если дом начинал разваливаться, не простояв десяти лет, те, кто его строил, делали всю работу заново, но уже бесплатно.
– Другие в твой Киев не поедут!
– Недавно, – сказал Стратимир, – в одной из киноний судили каменщика за убийство. По законам Города кинония должна теперь быть распущена, хотя остальные ни в чем не повинны. Так пусть они поедут со мной на Русь, а в Константинополе не будет безработных бродяг.
– Судили! Но не за убийство, а за поджог! – Эпарх был уязвлен тем, как много знал Стратимир. Он не подумал, что воевода сказал про преступление наугад. – Но я же сказал: если только будет Елена!..
Эпарх не предполагал, что статуя находится не в Городе, а чуть за его пределами, в чем и была удача Стратимира…
Сосуд
Фома, логофет дрома, не спал в эти дни и всю ночь писал:
«…Отношения между народами текучи, как вода или любая другая жидкость. Они требуют соответствующих сосудов, чтобы они, хоть на время, могли обрести постоянную форму. Такие сосуды – договоры между народами.
Но если варвар пользуется привилегиями в великой стране, надо ли еще этим привилегиям придавать безусловную форму законов?..»
Фома не хотел заключать письменный договор с Русью. Пусть уходят, а там видно будет. Между Ромеей и Русью есть еще печенеги – не заслонят ли одни варвары от претензий других?..
Поутру Фома отдал слуге странное приказание – принести кувшин вина (само по себе странно в такое время), но глиняный кувшин (да где его взять-то во дворце среди обилия драгоценной посуды?..). Когда кувшин прибыл к Фоме, он жестом пресек попытку слуги налить вина в золоченый кубок, а сам взял в руки дешевый сосуд и бросил его на пол.
Вино разлилось, а кувшин почему-то не разбился, только у горлышка откололся небольшой плоский кусочек. Сосуд был цел, а Фома, и без того измучившийся и усталый, стал совсем мрачен.
Секретарь сообщил Фоме, что его ждет русский архонт Велемудр. Логофет прошел в соседнюю палату, для приемов, на голубом мраморном полу его левый сапожок оставлял винные следы.
Глядя на красные выпуклые лужицы, Велемудр размышлял: «Кого это он там зарезал?..»
– Князь Руси не уйдет от Города без письменного договора, – сказал Велемудр.
– Сосуд должен остаться пуст, – проговорил Фома себе под нос.
«Зарезал кого-то и не понимает, что говорит», – решил воевода.
– Но мы согласны, – продолжал Велемудр свою речь, – что, как говорил вчера уважаемый логофет, истинный договор должен заключаться по всем правилам: с посольством, присланным для того из одной столицы в другую… Но князь без договора от Города не уйдет.
– Но тогда выходит, что вы вечно будете сидеть у стен Города!
– Да, – сказал Велемудр, – это загадка из загадок: как нам быть.
Фома отвернулся от него, уставился в пол. На мраморе виднелась цепочка красных пятен. «Одно дело – золотой или серебряный сосуд, но бывают ведь и глиняные…» Он нашел выход.
– Мы можем написать краткий временный договор, – сказал логофет. – Договор без золотых печатей. С печатями из воска.
– Логофет сегодня быстро вершит дела.
– Василевс скрепит этот пергамен печатью пурпурного воска. Но русский князь не имеет право на этот цвет.
– Решено, – сказал Велемудр. – Пурпур останется василевсу, готовьте пергамен.
Когда воевода ушел, Фома вздохнул. Такая форма всех устроит. Пурпурная печать василевса рядом с голубой какой-нибудь княжеской означает унижение Руси. Так Константинополь скрепляет договоры с вассалами.
Фома вернулся к себе. Вино на полу было вытерто, кувшин подобран. На столике стоял новый кувшин из глины, полный красного вина.
– Я не приказывал! – крикнул логофет. Но бить сосуд не стал.
Печать
– Договор будет, – сказал Велемудр. – Краткий договор.
Он теребил свою бороду. Стратимир понял, что не все ладно.
– Печати… – поморщился Велемудр, отвечая на взгляд Стратимира.
– Не рви бороду. Печати поставим.
Велемудр рассказал подробно, как договорились с логофетом.
– Как ты мог согласиться! Позор на все времена! – Стратимир не знал, куда себя деть от возмущения.
«Логофет Фома кого-то зарезал, – размышлял тот, – а сейчас Стратимир меня зарежет». Но Стратимир будто услышал его мысли и немного успокоился:
– Пошли к князю.
Но Олег стоял рядом – они его не заметили – и все слышал.
– Я сказал, что без договора от Царьграда не отойду, но я не буду здесь стоять вечно. Воевода прав, что согласился.
Стратимир потряс руками и замычал, онемев от возмущения.
– Теперь дело за тем, чтобы Стратимир вновь обрел дар речи и сказал, какой печатью мы скрепим договор. Это не будет голубой или зеленый воск подручника. Но красным мы обещали не пользоваться. Думай, как быть, – сказал Олег Стратимиру.
– Тогда мне до конца своей жизни придется молчать. Что здесь можно придумать!
– На печати должен быть знак нашего князя – «раздвоенное дерево», – начал бормотать Велемудр.
– Я тоже знаю, что Царьград стоит на Пропонтиде, а тот, кто не умеет плавать, тонет! – перебил его Стратимир. – Но на чем будет «раздвоенное дерево»?
Чтобы успокоиться, Стратимир стал отыскивать глазами щит князя возле его палатки, ибо на щите было это самое «дерево», знак из серебра, похожий на греческую букву «гамма». Вслед за Стратимиром все посмотрели туда же. Щит был, как и другие славянские щиты, обтянут красной кожей.
– Вот и печать. И красный цвет на ней – мой, – сказал князь.
– Но как его привесить к грамоте? – недоумевал Стратимир.
– Есть старый обычай, ромеи должны его знать, – Велемудр указал на Золотые Ворота.
– Да. Победитель, уходящий с миром, вешает щит на ворота… Но как же быть с грамотой? – все вопрошал Стратимир.