Вот так время и шло. Наверное, полагал Стивен, это не худший способ коротать тихие вечера, однако его он заставлял испытывать жгучее разочарование. Стивен недоумевал, как мадам Азер удается терпеть все это.
Она была единственной, кто оставлял без внимания подсказки и понукания Берара. Когда он приглашал ее принять участие в разговоре, мадам Азер произносила два-три слова, зато могла вдруг по собственной инициативе заговорить на тему, выбранную ею самой. Берару, никуда не денешься, приходилось прерывать ее. Он извинялся легким наклоном головы, однако лишь несколько минут погодя – после того как беседа устремлялась по угодному ему, Берару, руслу. Мадам Азер встречала его запоздалое извинение легким пожатием плеч или улыбкой, словно давая понять: то, что она собиралась сказать, было не столь уж и важным.
Присутствие тети Элизы было особенно на руку Берару – ее религиозное рвение придавало более возвышенный характер любому разговору. Приобретенная тетей Элизой репутация женщины терпеливой и благочестивой основывалась на долгом вдовстве и хранившейся в ее спальне в доме Бераров большой коллекции молитвенников, распятий и собранных в паломничествах святынь. Зияющий чернотой рот и резкий голос тети Элизы создавали впечатление, что она носит в себе грозную духовную истину, гласящую: подлинную веру надлежит искать не в бледном лице отшельника, но в исковерканных жизнях людей, которым пришлось бороться за существование. Временами ее смех выглядел скорее непристойно полнокровным, чем благочестивым, но тем не менее тетя Элиза, без конца апеллируя к святым, частенько огорошивала своих слушателей именами великомучеников времен становления ранней церкви в Малой Азии.
– В следующее воскресенье, после полудня, я предполагаю поплавать на лодке по водным садам, – сообщил Берар. – Не желаете присоединиться?
Азер с воодушевлением согласился. Тетя Элиза сказала, что она старовата для лодочных прогулок, и уточнила, что воскресенье – не самый подходящий день для потворства своим прихотям.
– Вы, Рене, помнится, мастерски управляетесь с плоскодонками, верно? – спросил Берар.
– Да, я неплохо чувствую воду, – ответил Азер.
– Вы только послушайте его, старого скромника, – хохотнул Берар. – Если бы не масса очевидных свидетельств обратного, он попытался бы уверить нас, что и в коммерции ничего не смыслит.
Азеру нравилось исполнять сочиненную для него Бераром роль любящего держаться в тени пройдохи. Он охотно пользовался уловкой собственного изобретения: скептически вздыхал при очередном упоминании какого-либо его дарования, а затем, с шипением втянув воздух, прикладывался к бокалу. Учитывая, что он при этом ничего не произносил, его репутация человека остроумного оставалась незапятнанной – не на взгляд Стивена, впрочем, который всякий раз, как Азер округлял глаза, вспоминал стон, донесшийся до него из спальни.
Гостиная представлялась ему местом безопасным, позволявшим спокойно разглядывать рассевшуюся здесь компанию, и в особенности того, кто интересовал его больше других, – молчаливую мадам Азер. Он не спрашивал себя, красива ли она, поскольку физическое воздействие ее присутствия делало вопрос бессодержательным. Строго говоря, красавицей она не была. При несомненной женственности облика, нос мадам Азер был чуть крупнее того, что предписывалось модой, а в волосах сплеталось слишком много оттенков каштанового, золотистого и рыжего. И хотя выражение ее лица всегда оставалось мягким, в нем ясно читалась сила характера, не позволявшая отнести его к хорошеньким в общепринятом смысле слова. Впрочем, Стивену было не до смыслов, им владело неодолимое влечение.
Возвратившись как-то под вечер с работы, он увидел мадам Азер в саду, – она подрезала безудержно разросшиеся розовые кусты, некоторые из которых вытянулись выше ее головы.