Из ванной вышел дядя Саша, за ним Измайлов. Пожали друг другу руки.
– Спасибо, Александр Петрович.
– Не за что, Виктор Николаевич. Вечером опять тебе полный ажур устрою.
Дядя Саша увидел меня и вдруг остановился:
– Строго и аккуратно дом держите, барышня. Нынче для молодежи это редкость.
От изумления я в ответ сказала ему:
– Здравствуйте.
– До свидания, – обрел он серьезность и отбыл.
– Быстро в комнату, – велел нам с Сергеем Измайлов. – А то поразевали рты, перед знакомым стыдно.
В кресле сидел подавленный Юрьев. Я поздоровалась. Он был в критическом состоянии, потому что сердечно ответил:
– Привет, Полина. И ты здесь?
– Я ничего не объяснил вам вчера, мне необходимо было все еще раз обмозговать. А сегодня уже некогда, – своеобразно приступил к инструктажу Измайлов. – Ты, Полина, нужна мне на самый крайний случай.
– Благодарю за откровенность.
– Не время болтать. Спрячешься в кухне, осторожно из-за угла посмотришь на пришедшего. Кто бы ни пришел, слышишь, кто бы ни пришел, когда он пройдет по коридору, кивни мне, если вы знакомы.
– А кто…
– Молчи, добром прошу. Борис, Сергей, вы затаитесь здесь. Когда мы зайдем в ванную, приоткроете дверь и будете слушать. Действовать, исходя из услышанного. Кто внизу в машине?
– Воробьев.
– Сойдет.
Любопытство терзало Бажова и Юрьева не меньше, чем меня. Но они ничего не спрашивали. Я же хотела знать, ради кого столько затей, немедленно. Но не успела разозлить Измайлова, с лестницы позвонили.
– Марш на кухню на цыпочках. И не высовывайся из-за угла.
Я никогда прежде не слышала голоса, которому невозможно не подчиниться. И выполнила приказ безропотно. Из кухни отлично была видна входная дверь. Измайлов отпер ее.
– Ну что тут у вас стряслось? – недовольно спросили из-за порога.
– Помощь нужна, заходите, – пригласил Измайлов.
В прихожую шагнул… слесарь. Я чуть не расхохоталась во все горло. И часто Измайлов так издевается над Сергеем и Борисом? Или это учебная тревога? Надо бы выяснить. Да, бесспорно, наш дорогой тощий, небритый слесарь во всей красе похмельного синдрома, в вонючей спецовке, с ободранным чемоданчиком.
– В ванной, – указал Измайлов.
Мне не терпелось покинуть укрытие и посмеяться вместе с ребятами. Так серьезно подготовились к чьему-то визиту, и вдруг заваливается слесарь. Бедный Измайлов. Но, когда я увидела его лицо, смогла лишь закивать, рьяно демонстрируя, что мне и головы не будет жалко, если оторвется. Нет, черты полковника не исказились, губы улыбались, но в глазах бездонно и холодно стояло все коварство мира. Господи, разве в такого можно влюбляться? К нему ни в коем случае и приближаться не следует.
Измайлов давно ушел, а я все не могла опомниться. И опять в мозгах завертелось: «Дядя Саша, дядя Саша…» А ведь он тоже слесарь. Разумеется, слесарь, как же я раньше не догадалась. Что-то в них во всех есть типичнее, будто сейчас скажут: «Зачем звала, хозяйка?» И этот дядя Саша вымыл до блеска мою ванну и готовился к купанию в ней Измайлова. Надо срочно сообщить Сергею и Борису. Может, им пригодится?
Я выскользнула из кухни. Коридор был пуст, дверь в ванную нараспашку, слесарь склонился над раковиной, обзор ему закрывал собой неуклюжий Измайлов на костылях. Я сняла туфли. А если уроню от волнения? В зубы их взять для верности, что ли? Лучше положить на пол в кухне. Я избавилась от обуви и вдоль стенки прокралась к комнате. Только бы парни не очень узкую щель оставили. Но они обеспечили просторный выход для себя и вход для меня. Мое появление заставило их напрячься. Борис показал мне кулак. Я изобразила сурдопереводчицу. Сергей тоже погрозил мне кулаком и придвинул лист бумаги и карандаш. Я наскоро изложила домыслы о дяде Саше. Юрьев схватил бумажку первым. Прочитал, передал Балкову и выразил одобрение, потрепав меня по волосам. Подчеркиваю, дружески потрепав, а не оттаскав. Потом он поднял палец, дескать, слушайте, не отвлекайтесь.
– Ты же мужик, неужели ничего не смыслишь в дом? – отчитывал Измайлова слесарь. – Куда прокладка подевалась? Растворяться ей не положено.
– А черт ее знает, – недоумевал Измайлов. – Друг тут чего-то раскручивал, божился починить. Вдатый, конечно, был.
– Сколько б на грудь ни принял, а не портачь. Ты спроси у своего друга потрезву, за что у него на тебя такой острый зуб? А то друзья хуже врагов бывают.
– Сделаешь сегодня? За мной не пропадет.
– Сейчас сделаю.
– Только, чур, прокладку мне итальянскую, как у соседки из двухкомнатной с третьего этажа, – бессовестно приплел меня Измайлов.
– Во врут бабы. Наши, родимые, у нее стоят. Где я вам импорт возьму? Он дорого стоит.
– Так опять же у соседа сверху, у покойного Виктора Артемьева, еще пара в кранах осталась.
– Не пойму я тебя…
– Прекрасно понимаешь, Муравьев.
– Докажи-ка.
– Не знаю, куда ты дел бумажники, но доллары Коростылева и Артемьева пропить явно не успел: запоя с прогулами не было.
Я еще ничегошеньки не уразумела, а Балков с Юрьевым уже стояли в выставочных стойках возле двери. Более нервный и порывистый Борис облизывал пересохшие губы.
– Слышь, инвалид… – вдруг охрип слесарь.
Замахиваться на вооруженного костылем Измайлова сантехническим инструментом бесполезно. Тем более, что Балков и Юрьев всегда готовы обеспечить шефу устойчивость. Пока парни что-то специфическое делали с Колей Муравьевым в ванной, Измайлов заглянул в комнату, увидел меня и коротко велел:
– Брысь.
Я, как была босиком, пустилась наутек. Сзади слабели вопли слесаря: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу… Получилось, я для Славки Ивнева старался…»
Измайлов позвонил в восемь вечера. Двенадцать часов прошло. Всего или целых?
– Поля, ты у меня туфли забыла.
– Да, и мне их остро не хватает.
– Так спускайся в тапочках, по-домашнему.
– А в подъезде никого больше…
– Зайчиха ты, Поля. Ладно, высылаю Балкова встречать.
«В тапочках…» Скажет тоже. Будто у меня одна пара туфель. Принарядившись поненавязчивей, я вспомнила, что Измайлов не дает Сергею и Борису спиртного. Но ведь арест преступника – событие и, следовательно, повод?
Очухался мой телефон.
– Полина, – заорал в трубку Слава Ивнев, – я остался жив. Кольку Муравьева повязали! Приходи ко мне пьянствовать, обмоем это дело в скопившейся пыли. Мы с Норой уже такие косые!
Мне хотелось спросить, не тянет ли булыжник за пазухой. Но человек остался жив, стоит ли лезть к нему с обидами?
– Слава, я искренне за вас рада. Но вы вдвоем боролись за спасение, вдвоем и отмечайте.
Сомнений больше не было. У них праздник, и у нас праздник. Я достала бутылку шампанского и вышла. Сергей терпеливо дожидался меня, дымя на ступеньках.
На столе у Измайлова шампанское, однако, уже стояло.
– Она всегда с чем-нибудь, но со своим, – засмеялся Юрьев. – Вот теперь, Полина, обе бутылки и выпьешь.
– А вы?
– Мы для тебя достали. Сами мешать не будем.
– Значит, мне не показалось, что от Сергея пахнет водкой?
– Балков, я ведь просил тебя держаться от нее подальше, – насупился Измайлов.
– Да она за версту чует, Виктор Николаевич, – приписал мне спаниельи способности щедрый Сергей.
– Перестаньте, иначе я умру от нетерпения. Как вы додумались до слесаря?
– Это все полковник, – сказал Борис.
И я простила ему подковырки и выпады против меня, потому что он смотрел на Измайлова тепло, как честолюбивый отец на сыночка-вундеркинда. Я воззрилась на полковника, как амбициозная мать. Но ему это не понравилось.
– Что ты уставилась на меня зверем? – спросил он.
– А почему вы не рассказываете?
– Я тебе? Но про слесаря ты мне все рассказала.
– Вы вроде не много пили, Виктор Николаевич, а симптомы белой горячки явные.