Весной девяносто второго года любимый мною артист Зиновий Гердт исполнил эту песню по российскому радио в передаче, посвященной народным песням, написанным неизвестными авторами, и тоже очень удивился, узнав о моем авторстве, несмотря на наше давнее знакомство. А несколько лет назад мое авторство этой песни было признано как раз представителями того самого контингента, который когда-то его оспаривал. Я получил письмо из лагеря, расположенного в Ленинградской области, где-то под Дугой. Письмо было подписано "членами общества книголюбов". "Дорогой Александр Михайлович, -было написано в письме, -- мы любим ваши песни, особенно песню "От злой тоски", которую считаем своей". Затем шли стандартные пожелания творческих успехов и счастья в личной жизни. А в конце написано главное: "А ежели что -- примем как родного".
А однажды Городницкому пришлось отдуваться за покойника, о чем он тоже рассказывает сам:
-- В начале семидесятых годов меня как-то пригласили выступать в Московский педагогический институт имени Крупской. Аудитория сплошь состояла из девиц, весьма, кстати, привлекательных. Роскошного вида ведущая вышла на сцену и торжественно объявила:
-- Дорогие друзья, у нас в гостях поэт Городецкий.
Раздались жидкие хлопки, что мне было делать? Выйдя на сцену, я сказал:
-- К сожалению, я должен вас расстроить, -- поэт Городецкий умер. Давайте почтим его память вставанием.
Все огорченно поднялись со своих мест, полагая, что вечер отменяется.
-- Садитесь, пожалуйста, -- продолжил я. -- Дело в том, что умер он, прожив восемьдесят три года, уже стариком. Был одним из организаторов знаменитого "Цеха поэтов" в начале века, известным акмеистом, современником Блока и Гумилева. А моя фамилия -- Городницкий, и я жив.
Обрадованная аудитория долго хлопала, и вечер вошел в колею.
Кстати о покойниках: немало их еще ходит среди нас. Году в 94-м Олегу Митяеву показали самарскую газету для осужденных -- "Тюрьма и воля", где под названием "Больничка" была опубликована его песня "Сестра милосердия". А рядом такой текст: "Об авторе этого чудесного романса нам почти ничего не известно. Мы только знаем, что родом он из города Жигулевска. Его жизнь оборвалась в 1978 году. Срок отбывал в ИТК-6. Если кто-либо располагает какими-нибудь сведениями об этом несомненно талантливом человеке, очень просим сообщить по адресу: г.Самара, ИТУ-4, библиотека..."
Что и говорить, жаль Олега. Приятно, однако, что он успел встать на путь исправления!
Рассказывает еще один вернувшийся "оттуда" -- Владимир Каденко:
-- Как-то на Кавказе в горах во время похода я встретил группу. Пел им песни. И один из них от полноты чувств произнес такой тост:
-- А теперь, ребята, я хочу выпить за Володю. Володя, я хотел бы всю жизнь провести с тобой и погибнуть с тобой в горах!
Через несколько лет на туристском слете, опять же, на Кавказе, я в одиночестве жюрю конкурс песни. И вот приходит молодой исполнитель и говорит:
-- А сейчас я вам спою песню моего погибшего друга.
И начинает петь мою песню "...я сегодня в апрель убегу без оглядки..." Ну, думаю, нормально! Оглядываю себя -- ноги, руки... Все на месте. А он допел и гордо удалился.
Я понимаю, может, кто-то из его погибших друзей и пел эту песню, это и смешно, и горько, и это был единственный раз, когда я не заявил протеста по поводу авторства...
Реинкарнация
или
Неизвестный шедевр.
Рассказывает Вера Романова (Москва):
-- Виктор Семенович Берковский, будучи, как известно, преподавателем (сейчас уже профессором) Московского института стали и сплавов, в стенах родного заведения с гитарой никогда не появляется. Зато часто организует там концерты авторской песни, тем более, что в течение многих лет он в качестве "общественной нагрузки" возглавлял "культмассовый сектор" своего института. Имея такие связи, это не очень трудно.
И вот на одном из подобных мероприятий среди прочих авторов должен был выступать и Юрий Иосифович Визбор (дело было году в 78-79-м).
Идет концерт. Мне со своего места хорошо видно, как Визбор стоит сбоку за кулисами, рядом с задвинутым туда роялем, слушает очередного выступающего и что-то не то записывает, не то чертит... Потом он с этого места ушел, -- а я, наоборот, проходя мимо, оказалась рядом с этим же роялем. И вижу на нем листок бумаги, оставленный, по всей видимости, Визбором. Что же там?
Синим фломастером, небрежно, уверенной рукой мастера изображен горный пейзаж -- из тех, что Визбор любил рисовать всю жизнь (и кажется, ничего другого не рисовал совсем). И снизу столь же уверенная крупная подпись: "Рерих".