- Может Вы, попробуете рассказать мне Вашу историю с начала, а то, признаться, я ничего не поняла
- Да, но с чего начать?
-Не знаю, может с замужества?
- Нет, это, пожалуй, не будет начало, это скорее конец моей истории – Рахиль, положила на столик пустую кружку, собралась с мыслями и начала рассказ – я ведь, знаете ли, не здесь воспитывалась, меня подбросили под дверь Иоанно-Предтеченского женского монастыря, что на Ивановой горе в Москве. В записке написали, что зовут меня Рахиль, а отец мой Лейб Рабинович, монашки содержали приют для сирот и дом престарелых. Меня, конечно, крестили, дали имя крестное Мария и приняла бы я постриг, если бы не встретила Еву Адамовну. Она, будучи в Москве приходила в нашу церковь поклонится чудотворному образу Иоанна Крестителя с обручем. Ева Адамовна всегда была щедра на подаяния, селилась в нашем доме для паломников, там я с ней и познакомилась, предложила мне стать ее помощницей, ей нужна была умная, порядочная женщина с крепкой верой, так она сама говорила. Я согласилась. Когда уходила, взяла себе имя, данное мне родителями, матушка не противилась, но и не одобряла, а мне хотелось иметь хоть, что-нибудь свое, Вы меня понимаете.
Я кивнула
-Понимаю
-Так вот стала я работать тут, мне не на что жаловаться, была обута, одета, сыта, имела крышу над головой, но год назад познакомилась с одним человеком. Он работает у своего дяди в башмачной мастерской, тоже сирота, в мои обязанности входит заниматься покупками для нужд приюта, я умею торговаться. Так вот в их мастерской я заказывала башмаки для девочек, Вы понимаете, как важно для нас, что бы недорого и хорошо носились?
-Понимаю
- Так мы и познакомились, сначала встречались только по делам, потом стали гулять в парке, по воскресеньям, у меня полдня выходной. А недавно он сделал мне предложение, но беда в том, что он иудей. Его дядя говорит только на идиш, он же владеет русским, надо же вести торговлю, мы много об этом беседовали, судя по имени, мои родители были иудеи, я решилась принять их веру, что бы могли пожениться, а потом мы уедем в Америку.
Я удивилась, услышав это, и первый раз, внимательно присмотревшись к Рахиль, увидела еще довольно молодую женщину, если бы попустить эти туго стянутые волосы, платье поярче, осветить улыбкой суровое лицо, то она оказалась бы даже очень привлекательной. Женское начало ничем не вытравишь, нам хочется семьи, детей и мы на многое готовы ради этого, даже поменять веру. Я слышала, конечно, о том, что некоторые иноверцы принимали христианскую веру, у нас, к сожалению, не жаловали иудеев, им приходилось селиться в строго оговоренных местах, платить повышенные подати, ограничивался доступ в университеты и, часто в них видели виновников своих бед, хотя чем могли провиниться, эти бедные люди было не ясно. Но первый раз я услышала, что православная христианка, воспитанная в монастыре, хочет принять иудейское вероисповедание. Что же, если она это сделает, то жизни здесь ей не будет, придется и правда уезжать. Рахиль между тем продолжала
- Но что бы уехать, нужны деньги. Путь неблизкий, через Броды, надо добраться в Гамбург, там придется ждать подходящего парохода, иные и по нескольку месяцев ждут, потом обосноваться на новом месте, тоже нужны для начала некоторые сбережения. Я немного имею отложенных денег, на старость, у него тоже имеется запас, но этого мало. Поэтому я обратилась к Еве Адамовне, и она бы помогла, но я сказала о переходе в другую веру, как же она разбушевалась, как она кричала. А еще я, в пылу ссоры, напомнила ей, что только от деда, окрестившегося, она стала православной, не надо было этого говорить, у нее даже приступ случился. Потом мы успокоились, установили перемирье, но Ева Адамовна стала со мной намного холодней. А три дня назад я нашла у себя на столе, бумажный пакет в нем был кредитный билет на пятьсот рублей, записка и бутылочка с каким-то маслом. На пакете было мое имя, а в записке просьба, смазать этим маслом петли потайной двери и оставить незапертым замок французского окна на ночь. В записке было сказано, что ничего плохого делать, не намерены, просто надо тайно забрать некий документ, а просящий желает сделать это лично и были подробные инструкции, как открыть дверь. Я много раз перечитывала записку, думала, взять деньги, но ничего не делать, потом решила, что это будет не честно, потом подумала, что красть у нас нечего, в кабинете ничего ценного нет, не станут же ночью выносить мебель? А спальню свою Ева Адамовна всегда запирала сама, да и не должна была она в ту ночь оставаться в приюте, не понимаю, отчего изменились ее планы. В общем, как Вы уже догадались, исполнила я все инструкции, свой кабинет заперла, что б из него в коридор не могли выйти. Ева Адамовна ушла пораньше, а я на всякий случай легла спать на диванчике, в нашей зале для приемов напротив кабинета. Только вот беда, сон у меня крепкий, когда вернулась, Ева Адамовна, даже не представляю, она могла войти через свою спальню, там тоже французское окно, с дверным замком, но она редко так делала. Утром я встала, открыла свой кабинет, там ничего не было тронуто, все на месте, занялась делами, в кабинет управляющей не заходила. Перед самым Вашим приходом закончила писать рекомендательные письма девочкам-выпускницам, пошла в кабинет Евы Адамовны, что бы оставить их у нее на столе для подписи, тогда ее и нашла.
Рахиль замолчала, крепко стиснув губы, она пыталась взять себя в руки, в который раз переживая случившееся и, наверно, виня себя. Я не знала чем ее утешить, поэтому решила, что лучше вернуться к деловому разговору
-Рахиль Лейбовна, я вас не осуждаю, честное слово, сама женщина и мать, могу понять, но скажите, у Вас сохранилась записка?
-Нет, записку я сожгла, а вот пакет и бутылочка сохранились – и она вынула из ридикюля помятый бумажный пакет.
Я осмотрела его внимательно. Обыкновенный пакет, в который обычно упаковывают в магазинах покупки, с одной стороны было написано Рахиль Лейбовне, надпись была сделана либо человеком еле умевшем писать, либо, что более вероятно, кто-то взял перо в левую руку, что бы скрыть свой истинный почерк, значит, Рахиль могла его узнать. В бутылочке, тоже не было ничего особенного, в таких, в аптеках продают микстуры.
-Рахиль Лейбовна, если Вы не против, я оставлю это себе
- Нет, конечно, не против, но я пришла еще просить Вас об одном – она замялась – Вы уважаемая женщина, к тому же знакомы хорошо, как мне кажется с господином Рудавским, не могли Вы просить его за меня, ну что бы…, Вы понимаете?
- Не думаю, что имею на него особое влияние, но попрошу, отнестись к Вам не очень строго
- Спасибо, я пойду, пожалуй
- Что Вы намерены делать дальше?
- Выходить замуж и уезжать. Сегодня утром приходил нотариус, Ева Адамовна все свое имущество завещала приюту и мне некоторую суму – она скривилась, будто собиралась вновь разрыдаться, но сдержалась – она не вычеркнула меня из завещания все же. Этих денег нам хватит.
Рахиль встала, собираясь уходить. Я спохватилась
- Как же Вы отсюда выберитесь?
- Пешком дойду, всего несколько верст до города, я привыкла, а там возьму извозчика
- Ну, нет, я Вас так не отпущу, сейчас Иван отвезет вас в город
- Не стоит беспокойства, Анастасия Павловна
- Рахиль Лейбовна, не знаю, свидимся ли мы еще когда-нибудь, но я желаю Вам всего наилучшего, Бог Вам судья, я же могу только помолиться за Вас. Посидите тут и подождите, Иван Вас отвезет в город
Рахиль снова всхлипнула, я сжала ее руку на прощание, она опустилась на диван, а я пошла, отдавать распоряжения.
Когда, наконец, последняя наша гостя уехала, мной овладела всепоглощающая усталость.
Остаток дня до ужина я провела в раздумьях, вспоминала рассказ Рахиль, все события последних дней, пыталась собрать воедино, то, что знала. Ужин закончился быстро, тетя вообще не спустилась в столовую, дети, вдоволь наевшись за обедом, только колупались в своих тарелках, аппетит не испортился только у месье, впрочем, как всегда.