— Эту книгу я знаю, читал! — вырвалось у Петра Алексеева.
— Читали? — спросил Цвиленев. — И прочли ее всю от начала до конца? И все поняли в ней? — Цвиленев с любопытством глянул на Алексеева.
Тот смутился: все смотрели теперь на него.
— По правде говоря, не всю ее одолел. И где мне понять все, что в этой книге написано! Но кое-что понял. Очень даже хорошая книга. Вот именно что про нас.
— Это верно, что книга про вас, про русских мастеровых, — согласился Цвиленев. — Это первая книга о том, как живет на Руси рабочий народ. Еще кто читал ее?
Из читавших — и также не всю книгу — оказался один Смирнов.
— Ну что ж, Алексееву и Смирнову, я полагаю, интересно и полезно еще послушать и поговорить о книге. А всем остальным тем более.
Цвиленев начал читать из книги Берви-Флеровского о том, как идут из деревни в город на заработки, как помыкают крестьянами на фабриках и заводах. По пятнадцать-шестнадцать часов стоят у станков, вповалку в грязи спят в холодных бараках, а придет день получки — оглушают их штрафами, и не понять за что. На руки выдают гроши, и нечего послать в деревню голодной семье. Заболеешь, свалишься — и прощай работа, завтра же из общежития прогонят. Попробуй пожаловаться на жизнь начальству — не обрадуешься. Начальство держит руку хозяина. Ложись да с голоду помирай, русский рабочий.
Алексеев сидел, боясь шевельнуться, боясь слово пропустить из того, что читал Цвиленев.
Хоть и читал уже это, а слушал с таким напряженным вниманием, будто впервые знакомился с тем, о чем говорилось в книге. Да не он один — всем торнтоновцам, здесь собравшимся, было невнове то, что говорилось об их собственной жизни. Но впервые услышали они о себе со стороны, да еще в таком складном изложении.
— Ну что? — обратился Цвиленев к мастеровым. — Как считать, правда все, что написал автор книги, или неправда?
— Уж большей правды и быть не может! — сказал Смирнов.
— Да откуда он эту правду знает? — поинтересовался Меркулов. — Вроде он со мной говорил. Ей-богу, тут про меня!
— Книжка эта потому правдивая, что в ней написано и про тебя, и про меня, и про него, и про всех нас. Будто и впрямь с каждым из нас автор беседовал. Он кто, этот писатель? Он сам из мастеровых, что ли? — спросил Алексеев.
Цвиленев откинулся к спинке стула и поправил очки.
— Я вам сейчас скажу, кто он такой. Он, друзья мои, не крестьянин, не мастеровой человек. Он сын профессора Казанского университета, обрусевшего англичанина. Фамилия его Флеровский. А Берви — это он сам придумал, стал так подписываться. Человек этот много раз арестовывался и ссылался, как революционно настроенный. Написал он не одну, а несколько книг, полезных для трудящегося народа. Откуда он знает вашу жизнь? Он изучил ее, изучил, как никто до него. Вот откуда. Как, по-вашему, полезна для вас эта книга?
Поднялся заросший бородой молодой Василий Грязнов и попросил позволения говорить.
— Говорите, для того и собрались!
— Я вот что хочу сказать… Книжка эта правдивая, что ни слово в ней, то правда. Это все так. Но вы вот спрашиваете, полезна ли эта книга для нашего брата. Про то, как мы живем и что мы едим, и как голодают наши семьи в деревне, и как нас штрафуют, — все это мы сами знаем. Конечно, хорошо, что правда написана. Да нам-то, скажите на милость, легче от этого? Ну, книжка правдивая, а мы-то от этого жить лучше станем? Нет, мы не будем от этого легче жить! Вот в чем загвоздка.
— Есть ли у кого-нибудь желание возразить Грязнову или согласиться с ним? — Цвиленев обвел вопросительным взглядом сидевших за столом.
— Позвольте мне, — не поднимаясь, сказал Алексеев, — Грязнов, ты не прав. По-моему, вот именно полезно для нас, что человек написал правду про наше с тобой положение. Правду эту узнает Россия…
— А то Россия не знала! — выкрикнул Василий Грязнов.
— Вся Россия, конечно, не знала. Ну, горсточка людей знала, конечно. А теперь все будут знать. Все, кто книги читает. А что это значит? А то, что кто-то — ну, конечно, не все — прочтет книгу и решит, что должен помочь нам. Будет бороться. Вот что.
— Алексеев прав, — вмешался Цвиленев. — Чем больше людей узнает правду о вашей жизни, тем будет больше борцов с несправедливостью. Царское правительство боится правды. Если бы книга не была опасной для правительства и для фабрикантов, автора не преследовали бы, книгу не запрещали бы. А что опасно для правительства и для фабрикантов, то вам на пользу.