Петр вскочил на коня и выехал из Чурапчи.
На другое утро, едва солнце взошло, вышел в поле и до обеда косил, минуты передышки себе не дал. Пообедал — снова за косу. И так каждый день. Якуты собирались, глядели на него, головами качали:
— Как не устанешь, Петр Алексеич?
В первых числах августа 1891 года Алексеев покончил с косьбой, собрал сено с лугов. Доволен был, что сам справился. Вот тут и решил отдохнуть. Теперь можно. Давно в Павловку собирался. Говорят, верст тридцать пять будет до Павловки. Тем манила его заветная Павловка, что село это и на якутское не похоже. В большинстве русские люди живут там — потомки ссыльных, осевшие в Якутии. Обзавелись хозяйством, дворами, поженились — кто на якутках, а кто на русских, народили детишек, что им Россия! А русских книг в Павловке будто много, и в тамошней лавочке продают, и сами селяне из России выписывают себе.
«Съезжу-ка я разок в Павловку. Напоследок. Может, и встречу кого. Может, и книжек достану».
Вывел коня из сарая, оседлал, поскакал в Павловку.
Дорога шла вдоль леса, потом повилась по ровной степи. Чем выше поднималось солнце, тем рьянее пахли травы; так вкусно дышалось, что Петр умерил бег своего коня. Проехав часа два, остановился и полежал в высокой траве. Минут через тридцать — снова в седле и еще через час въезжал в Павловку.
Село разрослось полукругом над озерком, охватило его с трех сторон, словно задержало в объятиях. Село небольшое — две улицы, немощеные, обставленные домиками во дворах. В центре на холмике крошечная деревянная церковка. Петр хоть неверующий — попов с детства терпеть не мог, — а церкви обрадовался: напомнила ему русские родные селения. Возле самой церкви открытая торговая лавка, но никто не входит в нее, никто из нее не выходит. Обе улицы почти безлюдны. На одной только скамеечке возле калитки сидит старичок, положив на большую узловатую палку обе руки, а поверх рук — полуседую бороду.
Однако куда идти? С чего начать? Подошел к старику, поздоровался, коня привязал к коновязи напротив скамьи.
Дед глянул на Алексеева. Подумав, ответил:
— Ну что ж, здравствуй, коли приехал. Садись.
Алексеев сел рядом. Старик спросил:
— Издалека, что ли, приехал?
— Из Батурусского улуса, дед. Жулейский наслег слыхал?
— Слыхал, я тут все улусы знаю. И все наслеги.
— Неужели тут и родился, дед? Ведь ты русский? Верно ведь русский?
— Русский-то русский. В России рожден. В Екатеринбурге. Знаешь такой русский город?
— Еще бы! Как не знать!
— Только давно это было.
— А сюда как попал?
— А ты, мил человек, как попал?
— Я-то не по своей воле. Был на каторге. Потом — сюда вот.
— По своей воле сюда, чай, и не попадает никто.
— И ты, стало быть?
— Стало, и я. Ты политический?
— Политический. А ты?
— А я, мил человек, нет. Уголовный был. Уголовник.
— За что же тебя?
— Э, милый, то давно было. Того и не вспомнить. В Павловке что ни русский человек, то бывший уголовный, считай.
— Да ты что? Срок отбыл да навек здесь остался, так понимаю?
— Так, милый, так. А куда мне идти отсюда? На старое-прежнее мне возвращаться охоты не было. Был молодым, погулял, набедовал, сколько время позволило, ну, попался, пошел в Сибирь, вот отбыл свое — и на ссылку бессрочную. Я тебе так скажу: здесь, особливо по прежним временам, когда я вот сюда, значит, прибыл, жить ничего, можно было. России-матушке надо было места эти заселить русским народом, приохотить его к здешней земле. Вашего брата, политического, не очень-то приохотишь, а наш брат, коли решил по-старому больше не жить, честно, по-христиански, значит, трудиться, здесь даже очень неплохо мог устроиться. Землю давали — только бери ее, да паши, да сей. Ну, мы тут и устраивались помаленьку. Видал, поля да луга какие вокруг Павловки нашей? И начальство нас уважает, исправник, приедет — завсегда у меня останавливается. А как же!
— Так у тебя тут семья, дед?
— Была и семья. В свое время женился я на якутке. Нельзя иначе. Родились сын и дочь. Сын помер. Дочка со мной. Беда с ней — ногами болеет. А когда муж ее жив был, здорова была работать, крепкая баба была. Муж ее помер; стала болеть. Теперь внучка дом везет на себе. Хорошая девка, скажу тебе. Двадцати еще нету. А даром, что дом на себе везет, еще в здешней школе русских ребят грамоте учит. Сама шибко грамотная, как минута свободная, так за книгой сидит, читает. Ваши политические книги ей возят, да и сама достает — не знаю я где.