— А землю, стало быть, ты забросил?
— Что ты, мил человек, как это возможно землю забросить! У меня десятин тридцать земли, вся ячмень родит.
— Послушай, дед. Да ведь тридцать десятин тебе не вспахать, не засеять.
— Я свое отпахал, милый. Слава богу, якуты имеются. Наймешь — они тебе и вспашут, и посеют, ты только смотри за ними. Я и смотрю. На это еще силы есть у меня.
— Да тебе, чай, за семьдесят перевалило уже?
— Се-емьдесят? Не-ет, милый, выше бери. Этой весной девятый десяток пошел!
— Ого! Да ты молодец, дед! Послушай, сделай мне одолжение, присмотри десяток минут за моим конем. Я зайду в здешнюю лавку, нет ли там книг.
— Иди.
Дед остался, а Петр прошел в лавку и почти тотчас вышел из нее: единственная книга, которую можно было купить, — букварь.
Он увидал, что дед не один. Молодая пригожая девушка стояла возле него и что-то ему говорила. Длинная русая коса ее была скручена и закреплена на макушке. Светлый платочек лежал на ее плечах поверх розовой блузки с белыми кружевными прошивочками. Широкий черный ремень перехватывал тонкую талию и поддерживал длинную черную юбку.
— А вот и он, — сказал дед, увидев Алексеева. — Ну-ка иди, милый, сюда. Вот знакомься с моей Ефросиньюшкой — внучкой. Фрося, ты ручку-то свою подай молодому человеку. Он из Жулейского наслега приехал.
— Здравствуйте, Фрося, — поздоровался Алексеев. — Вот вы какая! Дед говорил мне о вас.
— Здравствуйте. Милости просим к нам. А как вас зовут? — спросила и глянула в лицо Алексееву небесной голубизны глазами дедова внучка.
— Зовут Петр, по батюшке Алексеевич, по фамилии Алексеев. Для вас просто Петр.
— Слышь, ты позови его в дом, может, он пообедает с нами, — подмигнул внучке дед и, уже обращаясь к Петру, добавил: — Ты не бойсь, обед Фрося готовит — пальцы оближешь!
— Ну что ж, я с удовольствием, если Фрося меня пригласит, — весело сказал Петр. Фрося ему понравилась.
— Так не отказываетесь? Согласны? — заволновалась вдруг девушка. — Вы знаете что, вы посидите тут с дедом, я в дом — стол накрою, вас потом позову. Ладно?
— Ладно, ладно, — проговорил дед. — Ты беги, готовь, что там имеешь. Чтоб угостила гостя как надо.
— Я мигом, дедушка, мигом. Только вы не уйдете? Правда, останетесь? — спросила в упор Алексеева.
— Я так полагаю, — отвечал он, — что не родился еще тот человек на свете, который отказался бы, когда его приглашает такая девушка!
И посмотрел на нее с видимым восхищением. Тут только и вспомнил, что уже много лет не разговаривал с женщиной. Разве что мысленно с Прасковьей Семеновной.
— Ну смотрите не удирайте, — развеселившись и нисколько не смутясь его комплиментом, сказала Фрося. — Я мигом!
И убежала в дом. Дед жестом пригласил его сесть.
— Что, хороша у меня внучка?
— Очень хороша, — сказал от сердца. Петра будто светлым весенним ветерком обдало от короткого разговора с Фросей. Сидел и продолжал улыбаться.
— То-то же. Женихов подходящих не имеется для нее. Вот беда. — Дед вдруг внимательно посмотрел на Алексеева. — Ты-то ведь не женат?
— Нет, не женат.
— Вот как! Не женатый, говоришь? Хм… А отчего бы тебе не жениться, а, Алексеев?
— Это где? Здесь, в Якутии?
— Не в Якутии, а хотя бы и здесь, в Павловке!
— А Павловка разве не в Якутии, дед?
— Павловка — России кусок. В Павловке — русские.
— Может, и так.
— Фросе ты вроде понравился.
— Ну, уж и понравился!
— А она тебе — и подавно!
— Девушка хороша, слов нет.
— Вот я и говорю…
Тут дед и замолк и продолжал внимательно присматриваться к Петру.
— Дед, а дед! Слышь, раз я у вас гостем буду, так мне бы конька моего к вам поставить. И накормить его надо.
Дед, крякнув, быстро поднялся.
— Это нам ничего не стоит. Ты посиди, милый, тут посиди, пока позовут. Я с твоим конем сам управлюсь.
Распахнул ворота во двор, отвязал коня, повел его за собой, во дворе напоил его, потом ввел в конюшню, поставил у стойла. Вернулся, запер ворота и сел опять на скамеечку рядом с Петром.
— За коня не беспокойсь. Конь в порядке. Напоен. Теперь в конюшне. Скоро и нас с тобой позовут обедать.
— Народу у вас в Павловке не мало как будто. А на улице одни мы с тобой. Что так? Много ли на селе человек, дед?
— Много! Человек сто наберется. Это ежели и русских, и якутов считать. Без якутов человек семьдесят будет. Это уже с ребятишками.
— Много, — покачал головой Петр. — Больше, чем в Чурапче. Очень много.
— Потому — русские все.
Из калитки высунулась Фросина головка; щеки разрумянились, должно быть, у печки стояла.