— Только вы действуйте осторожнее, Петр Алексеевич. Помните, агенты полиции есть и среди ткачей, — предостерегал не раз Ивановский.
Но то ли Алексеев и впрямь действовал осторожно, проверяя людей, то ли ему необыкновенно везло, «фартило», как он сам говорил, но ничье нежеланное подозрение не омрачало его жизнь и работу на фабрике.
— Ничего, Василий Семенович, не беспокойтесь. Все идет как по маслу. До самой победы нашего дела так можно работать. Хоть пять-шесть лет! Никто ничего не заметит.
— Позвольте, Петр Алексеевич, позвольте, — вдруг взволновался Ивановский. — О каких таких пяти или шести годах говорите вы? И, собственно, о какой победе? Вы что же это, ждете победу через пять-шесть лет?
— Да ведь вам всем сколько лет учиться осталось, Василий Семенович? Ведь два-три года самое большое! А потом вся власть в ваших руках, в руках нынешних студентов. Так ведь?
— Паша! — позвал сестру Ивановский. — Пашенька, поди-ка сюда!
Она отозвалась из кухни:
— Сейчас не могу отойти, Вася. Подожди минуту. А то оладьи сгорят.
Когда через несколько минут вошла, разрумянившаяся от кухонного огня, в клетчатом широком переднике, не выпуская из рук большую деревянную ложку, у Петра дух перехватило при взгляде на нее.
— Нет, ты только послушай, Паша, что он говорит! Он ничего не понял. Ему надо все объяснить.
— Чего не понял?
— Вообрази, Алексеев ждет победы, когда студенты закончат учение.
— То есть как так?
— Да вот так, вот так. Мол, мы, студенты, закончим наше образование, и… потом вся власть будет в наших руках. Ну, и тогда победа, революция в России, свобода и так далее.
Прасковья, не смотревшая до этой минуты на Алексеева, перевела на него вопрошающий взгляд:
— Вы действительно так думаете, Петр Алексеевич?
Он решительно не понимал, в чем его ошибка, почему брата с сестрой так поразили его слова.
— Да, действительно… Ведь вы, студенты, сейчас за народ? Ну, пока вы еще студенты, власти не имеете. В России не вы хозяева. Ну, а уж потом, когда это… образование ваше закончится… кто будет в России хозяин? Кто? Вы. Я правильно говорю?
— Извините. У вас бог знает какие понятия! — Ивановский пожал плечами. — Какая-то мешанина. Ну кто вам сказал, что, став, к примеру, врачами, или инженерами, или учителями, мы будем в России хозяевами? Кто? Чепуха это. Хозяин в России царь, жандармерия — его верные слуги. Черт знает, сколько всяких чиновников. Вот кто вершит судьбами нашей страны, а вовсе не интеллигенция! И потом свобода… куда больше зависит от вас, от народа, а не от русской интеллигенции. Наше дело — вас просветить, дать вам грамоту в руки… Но освободите Россию вы, народ… Паша, мне необходимо сейчас идти. Ты бы поговорила с Петром Алексеевичем. Объяснила бы ему самое главное.
Прасковья охотно согласилась побеседовать, но сначала она должна покончить с оладьями.
— Пройдите, Петр Алексеевич, ко мне в комнату и подождите меня там минут десять. Я только допеку, поставлю оладьи в духовку и тотчас приду.
Она ушла на кухню, а Петр — в ее комнатушку, соседнюю с кухней, и в ожидании хозяйки сел на стул у окошка, глядевшего в высокий дощатый забор позади дома.
Комнатка была небольшая, с одним окном, занавешенным желтой ситцевой занавеской. В углу — железная кровать, покрытая голубым вигоневым одеялом, небольшой гардероб. У другой стены — рабочий столик со стопкой книг, два стула, да над столиком портрет какого-то бородача приколот кнопками — висит без рамы, — то ли Лавров, то ли Михайловский. Ничего лишнего, ничего украшающего, будто нарочито все ограничено, прибеднено. Но крашеные доски пола блестели, чисто вымытые, вещи в комнате до блеска протерты. А вот зеркальца в девичьей комнате и не видно. Словно не девушка здесь обитает.
Она вошла уже без передника и с порога начала сразу, без подготовки:
— Вы, Петр Алексеевич, напрасно, напрасно все ваши надежды возлагаете на студенчество. И вовсе у него никакой власти не будет, и победа зависит не от него. — Она опустилась на стул по другую сторону столика и, смотря прямо в лицо Петра, нравоучительно говорила: — Россия — страна крестьянская, вы, мастеровые ткачи, от деревни не отрываетесь. В деревне у вас община, начало великое и нигде, кроме России, не существующее. Социализм в России будет построен на основе вашей общины. Значит, ее-то развивать вам и надобно, за общину держаться. Сейчас и ваша и наша жизни, все жизни в России, за исключением жизней правительственных крупных чиновников и бюрократов да богатеев, все жизни в России изуродованы полицейским режимом. Вот когда наше крестьянство просветится, подучится, поймет, где правда, тогда полицейский царский режим будет сметен в России, тогда и придет победа. А надеяться на одно студенчество — это, Петр Алексеевич, наивно. Студенты борются и будут бороться, это так. Но для победы необходимо широкое движение русского крестьянства. А вы, крестьяне, работающие в Петербурге, — это самая сознательная часть крестьян, самая разумная, — вам и вести за собой всю массу крестьянства.