— Пойдемте со мной в один дом. Там вас накормят. Пойдем. Быстро!
Девочка недоверчиво на него посмотрела, мальчик тотчас с готовностью подошел поближе, протянул посиневшую ручку. Он взял детей за руки, повел их за собой.
Ветер переменился — дул теперь в спину, — идти было легче.
На дверях квартиры на Монетной — знакомое предупреждение: «Сегодня приема нет». Алексеев с силой потянул книзу ручку звонка.
— Вы? — Прасковья с изумлением посмотрела на девочку и мальчика рядом с ним.
— Скорее, скорее, — торопил он, подталкивая детей в переднюю. — Прасковья Семеновна, все разговоры потом. Вот двое голодных ребят. Подобрал на улице. Просят хлеба. Окоченели. Кто, откуда — не знаю. Потом. Покормите детей. Ради бога, Прасковья Семеновна, покормите. Дайте им хлеба, чаю. Только скорее.
Прасковья расспрашивать не стала. Только бормотнула, что детей надо бы помыть и одеть.
— Дайте им по куску хлеба сначала.
Она ввела девочку и мальчика в большую комнату; там за столом занимались Варламов и Ивановский. Прасковья подвела детей к голландской печи.
— Постойте здесь, согревайтесь. Сейчас дам вам перекусить. Потом будем мыться.
Отрезала два куска хлеба, намазала маслом. Нахмурилась, когда увидала, с какой поспешностью дети стали уписывать свои бутерброды. Потом увела девочку на кухню — мыться. Минут через тридцать девочка вернулась вымытая, причесанная, одетая в очень длинную, подколотую снизу булавками юбку. Прасковья взяла мальчика за руку, увела его.
— Что стоишь, девочка? Садись на диван.
Ивановский рукой показал, где ей сесть. Девочка, сразу повзрослевшая в длинной юбке, робко уселась на краешке дивана. Испуганные глаза ее, раскрытые широко, смотрели на Василия Семеновича так, словно ей не верилось, что этот огромного роста, трубногласый человек — настоящий, такой, как все прочие, а не какой-то кудесник.
Алексеев между тем подсел к Василию Семеновичу и стал сбивчиво и горячо говорить о голодных детях, о том, как много их нынче на петербургских улицах, все просят хлеба. То ли из деревни пришли, то ли в Петербурге лишились родителей.
— Нельзя, невозможно, Василий Семенович. Я вот этих двоих увидал. Просят кусочек хлеба. А у меня пустые карманы. Ведь замерзнут, погибнут на улице. Мороз нынче какой, а они — вы посмотрите на них — только не голые. Вы извините, привел их сюда. Куда же еще, Василий Семенович?
— Девочка, — повернулся Василий Семенович к усевшейся на краю дивана. — Тебя как зовут?
— Катька.
— Зачем же Катька? Катька — это когда ругают. А мы тебя будем звать Катя, Катюша. А мальчик — твой брат?
— Брат.
— А как его звать?
— Петька.
— Тезка! — воскликнул Алексеев. — Меня, Катюша, тоже зовут Петром. А родители есть у вас? Вы сами откуда?
Дети оказались из Псковской губернии. Мать давно умерла. Отец поехал в Питер на заработки. Взял их с собой. На какой-то станции под Питером бросил детей или потерял. Добрались до Питера, третий день ходят по улицам — просят хлеба.
— А спали где?
Этого девочка не могла толком объяснить. В какой-то яме для мусора.
— Ну вот вам, Василий Семенович, и картина, — сказал Алексеев и вдруг отважился предложить. — Я понимаю, это трудно. Но ведь нельзя, невозможно так жить, Василий Семенович. В вашей коммуне несколько комнат. Неужто для десятка малых ребят не найдется места? А на прокорм их неужто не соберете? Да и мастеровые наверняка помогут. Хоть по копейке в месяц будут давать.
— Постой, ты постой, — Ивановский вдруг перешел на «ты». — Если только Прасковья согласна, надо ее спросить. Ей одной придется на всех готовить. Справится ли? Мы сейчас спросим ее. А что до прокорма — не беспокойся. И копейки с мастеровых брать не будем. Деньги студенты дадут, соберем. Вот только Прасковья.
— Что — Прасковья? — спросила Прасковья Семеновна, вводя вымытого мальчика.
— Батюшки! — всплеснул руками Варламов, увидев мальчика, одетого в теплую женскую кофту. — Паша, во что ты его одела?
— Как во что? В свою кофту. Больше не во что. Ваши брюки ему не годятся, утонет в них. Да у вас по одной паре всего. Во что же прикажете одевать? И его и ее одежду бросила в печку. Вот как хотите. Так что ты сказал? — обратилась она к брату.
Он рассказал о предложении Алексеева. Хорошо это было бы, прямо чудесно, — взять к нам десяток вот таких бездомных, голодных детей, кормить их, воспитывать в революционном духе, чтоб из них выросли настоящие борцы за народное дело. Они вырастут и пойдут в народ — просвещать, проповедовать правду.