Алексеев оставил указательный палец на прочитанной строке, поднял голову и сказал:
— Да вот читаем Ветхий завет, Игнатий Терентьевич. Выпросил у знакомой старушки. Стал читать, ребята подошли, просят, почитай вслух. Отчего не почитать? Книга святая. — И намеренно повернул книгу вверх переплетом, чтобы приказчику было видно название.
— Ветхий завет?.. Это ничего… Это читайте… Мешать вам не буду. Читай, читай. — Игнатий Терентьевич не спеша отошел и, отходя, слышал, как Петр Алексеев продолжал читать книгу Иова.
— Черт пухлый, — сказал Меркулов, когда приказчик скрылся из виду. — Ну, Петр, давай дальше. Можно. Терентьич ушел.
Глава третья
О своих делах на фабрике Торнтона Петр уже не впервые докладывал Василию Семеновичу. Подробно рассказывал, что из нелегальной литературы читает рабочим вслух, сколько рабочих кружков удалось сколотить, какую литературу хранит на станке, какую в иных местах, что читают рабочие, о чем говорят и кто из них, по его мнению, может сам руководить кружками.
— Петр Алексеевич, вы молодец, честное слово, молодец. Отлично работаете. Вы стали отличным проповедником наших идей. Очень рад, очень.
— Василий Семенович, хотелось мне посоветоваться с вами. Понимаете, на Торнтоне я вроде работу наладил. Там-то она теперь без меня пойдет. Думается, не пора ли мне — как вы скажете — уйти с торнтоновой фабрики? Вы не подумайте, я не боюсь. Дело не в том, что мог на себя внимание обратить. По-моему, нет. Все вроде шло до сих пор гладко. Никаких подозрений. Но надобно на другую фабрику перейти. В других местах кружки сколотить, людей подготовить. Как на это посмотрите?
Василий Семенович подумал, кивнул головой. И впрямь, зачем Алексееву на одном месте засиживаться? Дело сделано — иди дальше, дело в другом месте найдется.
Спросил:
— А с жильем как?
Алексеев ответил, что жилье уже нашел себе подходящее, лучше не надо.
— Отдельный домик, Василий Семенович. Совершенно отдельный, стоит в глубине двора, с улицы летом из-за деревьев еле приметен. Измайловский полк, седьмая рота, дом восемнадцать. Для собраний, для сходок, говорю вам, лучше нигде не найдете. Имейте, Василий Семенович, в виду.
Получив благословение Ивановского, Петр уже через несколько дней взял у Торнтона расчет и перешел работать на другую фабрику, на какую — о том только Ивановскому и сказал.
Квартиру, снятую Алексеевым, быстро приспособили для рабочих сходок.
Первую назначили на 3 марта 1874 года. К десяти часам утра собралось человек двадцать пять в самой большой комнате. Стульев, скамей, табуреток, разумеется, не хватило на всех. Сидели и по два человека на стуле или на табуретке. Сидели и на подоконниках, — в комнате было три небольших окна, два занавешены темными тряпками, третье — газетой. Два-три человека так и простояли в дверях.
Три года спустя, когда Алексеев будет сидеть на скамье подсудимых рядом с сорока девятью своими товарищами и слушать чтение обвинительного акта, он вздрогнет, услышав подробности сходки третьего марта 1874 года. Только тот, кто присутствовал там, мог так рассказать полиции о рабочей сходке. Но кто? Кто-то из своих выдал.
Алексеев тогда сидел на подоконнике у того окошка, что было прикрыто газетой, молча слушал, оглядывая собрание. В комнате было накурено, дымно. Напрасно студент Витютнев — его на сходку прислала коммуна с Монетной улицы — трижды просил не курить. На несколько минут курильщики гасили свои «козьи ножки», а вскоре, забыв о просьбе Витютнева, вновь разжигали их, и струйки голубовато-серого дыма, расплываясь по комнате, мешали дышать. Курили Низовкин и Алексей Петерсон, курили Тимофеев и Путанкин, тщетно рукой отбивался от дыма мрачный Иван Меркулов, окуриваемый Осетровым. А Иван Федоров, мальчишка семнадцати лет, хоть и давился дымом соседей, терпел молча, стоя в углу с напряженным, внимающим бледным лицом.
Низовкин, собиравший людей на сходку, объявил, что рассуждать будут сегодня о чайковцах, — давно назрел этот вопрос. Алексеев вспомнил, что и Сергей Синегуб, первый его учитель, брошенный ныне в тюрьму, тоже говорил о себе: «Я чайковец». Далее предполагалось говорить о библиотеке, но кто-то крикнул, что библиотекаря Ивана Смирнова на сходке нет, он болен: библиотечный вопрос решено было снять. Низовкин сказал, что после первого вопроса произведут проверку «кассы противодействия» — так называлась в кружках касса для помощи безработным и для поддержки сидящих в тюрьме.
— Господа, — спокойным голосом произнес Низовкин, — повестку мы утвердили. Позвольте начать. Все вы знаете чайковца Клеменца. Так вот я хотел бы, чтобы Бачин нам сказал: какие в его кружке отношения с этим Клеменцом?