Просидели, проспорили в общем четыре часа. Разошлись только в два часа дня.
В последний момент Алексеев задержал Виноградова.
— Скажи мне на милость. Зачем это нам дробить силы? Ну, отказались иметь дело с чайковцами. Но что проку в том, что отказались от них? Хоть убей, не могу понять.
— А чего понимать? Нечего тут понимать. Терпели их сколько могли. Но ты что? Не знаешь их тактику? Разве чайковцы — революционеры? Ничуть. Ну, может быть, была от них раньше польза. Сейчас только мешают, сбивают с толку мастеровых.
«Ну, если правда, так тогда, пожалуй, я правильно голосовал сегодня», — сказал себе Алексеев.
И все-таки на следующий день, придя на Монетную, спросил Василия Ивановского:
— Объясните, пожалуйста, ну какие-такие враги наши чайковцы, что нам надо рвать с ними, Василий Семенович? Не пойму я.
— Да кто вам сказал, что чайковцы — враги? Что за вздор?
Петр рассказал о собрании у него на квартире, о Низовкине и о том, как ругали чайковца Клеменца.
— Клеменца? Но Клеменц порядочный человек и настоящий революционер. Честнейшая личность! Ни-зовкии требовал порвать отношения с Клеменцом? Это невероятно. Низовкин?
Рассказ о собрании со всеми подробностями был повторен.
Ивановский потрогал свою бородку, сказал:
— Этот Низовкин — подозрительный тип. Кто мутит наших ребят, так это именно он. Странный человек. Странный и подозрительный. Да он и подметок Клеменца не стоит. Зачем ему верят, не понимаю. Никаких идеологических расхождений с чайковцами у нас нет. Собрание пошло на поводу Низовкина и наделало глупостей… А вы, Петр Алексеевич, вы что же — тоже голосовали за разрыв с группой чайковцев и за то, чтобы с Клеменцом не иметь ничего общего?
— Низовкин мне тоже не нравится, Василий Семенович, и я его позиции понять не могу. Знаю, что чайковцев арестовывают… Вон сколько их уже в тюрьмах сидит. Зачем нам силу дробить? Я хотел слово сказать, Низовкин мне слова не дал, сказал — поздно, все высказались, сейчас голосуем. И все подняли руки за то, что предложил Низовкин. Я подумал: может, я понимаю мало, не могут же все ошибаться… Я тоже поднял руку, хотя и не хотел рвать с чайковцами.
— Глупо! — сказал Ивановский. — Народ там у вас собрался не больно крепкий. Низовкину ничего не стоило повести его за собой. Раз у вас было свое мнение, вы были обязаны высказать его. А не голосовать за Низовкина!
— Глупо, — согласился, понурив голову, Алексеев. — Себе не поверил.
— Вот и напрасно, Петр Алексеевич. Чего вам себе не верить? У вас славная голова на плечах. Вам мнением своим собственным пренебрегать ни к чему. Ну да ладно. А теперь поговорим о другом. Садитесь. Вы знаете про нашу студенческую молодежь, я говорю о лавристах, — мы все здесь в коммуне ученики Лаврова. Знаете, что у нас всех нет других идеалов, как только помощь народу. И знаете, что наши бросают университеты, бросают все мечты о личном счастье, о карьере. Одно только у всех счастье — помочь крестьянству. Иные так даже остаются в деревне работать — волостными писарями, кузнецами, фельдшерами. Но, вы понимаете, как ни рядись в сермягу, как ни работай, а происхождение нет-нет да выдаст. То заговоришь не по-крестьянски, то еще что-нибудь.
А крестьянин — он недоверчив, он сразу насторожится и больше такого человека слушать не пожелает. Студенческая молодежь, конечно, не отступает, учится говорить с крестьянами, у писателей наших учится, у Левитова, у Слепцова, у других. А вот такому, как вы, и учиться у них не надо. Вы сами из деревни, вы там свой, вас крестьяне поймут, поверят, будут слушать. Короче, Петр Алексеевич, надо вам в народ идти. Превеликую пользу можете принести нашему делу. Вот как есть, так и идите коробейником по деревням. Книжки вам дадим и дозволенные и недозволенные, нелегальные. Продавайте, раздавайте, беседуйте, открывайте деревенским людям глаза.
Алексеев и думать не стал. Конечно, согласен, конечно, пойдет в народ. Вон и Прасковья смотрит сейчас на него, верит в его успех, говорит что-то о жертвах неизбежных. Но что жертвы, что опасность, когда тут главное — «правду сеять»! Алексеев загорелся при мысли, что станет «сеятелем» добра. Уж коли и Прасковья верит в него, так он сумеет доказать, что не напрасно. Не столько Василия Семеновича слушал, сколько глядел на Прасковью, как бы молча благословляющую его.