— Так ведь для того и кружки создаются, чтоб таким, как ты, брат, помочь.
— Ну и пусть себе создаются. Я не могу, уволь.
Такого, как на беляевской фабрике, еще нигде не встречал. С огромным трудом уговорил трех человек образовать рабочий кружок. Сколько ни бился, больше людей привлечь не мог.
Вечером пришел в общежитие для семейных. Всякие общежития видел, но такого не приходилось.
Дернул черт мужиков взять с собой семьи в Москву! Поверили, что на фабричный заработок с женой и детьми можно прожить в первопрестольной. В бараке — детский плач, крики и стоны женщин, ругань мужчин. В углу на нарах приютилась семья из калужской деревни — отец и мать с тремя малолетними. Жена, видать занемогшая, лежит на нижних нарах, прижимает к себе плачущую двухлетнюю девочку, двое мальчуганов — немытых, оборванных — лет четырех и шести возятся на грязном полу. На верхних нарах безмолвствует их отец. То ли спит, то ли приходит в себя после дня вытянувшей его силы работы.
— Жив-здоров, — сказал Алексеев отцу семейства.
— Здорово… Ты, Алексеич? Чего не видал здесь?
— Да вот захотел посмотреть, как живете.
— Как живем? — Мужик спустил с нар ноги в лаптях. — Вот так и живем, как видишь… Цыц! — прикрикнул он на визжащих ребят.
— Слышь, Парфен, выйдем во двор. Поговорим с тобой. Дело есть.
— Де-ело? Какое такое дело? Ладно, выйдем…
Спрыгнул с нар, набросил на себя драный зипун, на котором лежал, и вышел следом за Алексеевым во двор общежития.
Сели на бревнышко.
— В бараке воздух такой, что топор в нем повиснет. Смрад черт те какой!
— Не правится? — усмехнулся Парфен. — Ничего, к смраду мы люди привычные. Хлеба купить не на что, вот это беда. А воздух-то что, все одно недолго дышать на свете!
— Напрасно так говоришь, Парфен. Недолго! Надо, чтоб долго.
— Тебе говорить хорошо. Ни жены, ни детей. Небось каждый день жрешь щи с хлебом. А мне в прошлую получку четыре рубля с копейками только и выдали. Остальное, мол, за штрафы да за койки в общежитии… И не знаешь, за что штрафуют… Вот и прокорми пять ртов… Сегодня во рту маковой росинки не было… Сунулся к одному, к другому — дай хоть пятак на хлеб. Куда там, самим не хватает…
— На хлеб гривенник я могу тебе дать… На вот, держи. Да не поможешь этим тебе, Парфен!
— Мне знаешь поможет что? Мне могила может помочь, вот что, — сказал Парфен, беря гривенник. — Кабы я знал, да кабы кто надоумил меня, ни в жисть бы я не уехал в Москву… Да еще семью взял с собой. Думал — так выгоднее. Куда там! В деревне все ж таки своя картошка, своя капустка, лучок с огородика… Плохо жили, да здесь в двадцать раз хуже. Жена вон с нар не встает. В животе у неё боль завелась. Всю ночь плачет от боли. Ну что будешь делать? Я бы назад на карачках пополз… А жена? А ребята?
— Далеко до деревни?
— Калуцкие мы.
— Ты книжки читал, что брал у меня?
— Читал, да что толку? Все правильно в них. Да что из того?
— Да ведь жизнь на земле изменить, Парфен, от нас и зависит.
— Сказал!
— Не я сказал, умные люди так говорят, Парфен. Для того и книжки те печатают, чтоб нас с тобой вразумить.
— А чего вразумлять нас, скажи? Сами знаем, что живем хуже последней собаки.
— Это-то мы знаем. А вот как жизнь изменить — этому, брат, учиться надо.
— Изменишь ее!
— А как же. Я тебе так скажу. В других государствах, на Западе, там и крестьянство, и рабочий народ хоть и не богато живут, а все получше, чем мы в России. И куда свободней. Могут и бастовать, и требовать жалованье повысить. Не сравнить с нашим братом.
— Ишь ты!
— Народ там грамотный, вот что, Парфен. Надо и нам грамоте крестьян обучать, понимаешь? Легче тогда будет бороться… И грамоте обучать их, и объяснять им, что землю они должны получить, должны забрать ее у помещиков. Только чтоб были готовы к бунту. Объединяться должны. Как будет дан знак им, так пусть разом все и поднимутся. Россию перевернем!
— Дай бог!
— Ты в деревню хочешь назад?
— Сказал тебе, что хочу.
— Ну так вот, Парфен. Я помогу тебе уехать туда с семьей. И денег на дорогу достану. Только как? Сумеешь ты объяснить мужичкам, что им делать, как им объединяться, как подниматься всем одним разом, идти на помещика?
— Идти не сейчас?
— Рано сейчас. Вот когда объединятся все вместе, им клич дадут. Услышат тот клич.
— Ну что ж.
Парфен был готов на все, хоть сей момент звать крестьянский народ подняться. Уж лучше погибнуть, чем жить такой каторжной жизнью!
— О погибели думаешь зря, — наставлял его Петр. — Не о погибели надо думать, а о крестьянской победе. О погибели будешь думать — и сам погибнешь, и других подведешь. Ты в победу верь и работай так, чтоб победа непременно была. Понимаешь? Надо, брат, поработать нам всем. Я тебе завтра книжек еще принесу. Ты почитай, подготовь себя. Завтра мы с тобой еще побеседуем.