— Вырежь на сосне что-нибудь. Ну, скажем, сердце, что ли. Сверху напиши «Степа», а внизу — «Маша». Вроде бы ничего подозрительного. Парочка вроде была тут.
Вырезали, разбросали хворост, все вроде ладно.
— Пошли.
— Стой! Не годится, — остановил Алексеев. — Вот ото уж подозрительно, что мастеровой народ в лесу был, водку с собой принес, а попробовать ее позабыл. И чтоб водочкой пахло от нас!
Раскупорили бутылку. Каждый отхлебнул из нее по глотку. Закусили селедкой и огурцами. Филат растянул гармонь, заиграл «Шел по улице камаринский мужик…»
Все трое, покачиваясь, пьяными голосами начали петь под гармошку.
— Но, но, нечего безобразничать, — сказал сторож у выхода.
На конке доехали до центра Москвы, там разошлись. Вечером Алексеев докладывал Джабадари, что шрифт закопан под сосной.
Через несколько дней Алексеев сообщил Джабадари, что позапрошлой ночью в общежитие фабрики Тюляева, что на Таганке, на Николо-Ямской, явились жандармы и произвели обыск.
— Очень подозрителен Тимофей Иванов, Иван Спиридонович, — говорил Алексеев. — Накануне только дал Кузнецову книжку, а на другой день в полиции это узнали.
Искали, искали — ничего не нашли, но один из понятых, мастеровой Афанасий Ермолаев, вел себя странно. Ему приказали проверить в печном душнике, нет ли там запретной литературы. Афанасий пошарил — ничего не нашел, но шарил вроде бы неохотно и так, что его заподозрили. Жандармы принудили его искать более старательно, угрожали, и Афанасий Ермолаев, снова пошарив в печном душнике, вытащил из него пачку запретной литературы — и «Хитрую механику», и «Сказку о четырех братьях», и «Чтой-то, братцы, как тяжко живется»… Кончилось тем, что Афанасия Ермолаева арестовали и увели вместе с Тимофеем Ивановым и Василием Кузнецовым. К вечеру в общежитии стало известно, что Тимофей Иванов показал на односельчанина Алексеева — Ефима Платонова: Платонов, мол, дал ему «Сказку о четырех братьях», а получил ее от Петра Алексеева, еще раньше брал у него читать и другие книжки.
— В общем, Иван Спиридонович, полиция обо мне узнала, и не сегодня-завтра меня возьмут, — сказал Алексеев. — Ну, да возьмут ли еще — то бабушка надвое сказала. Скрыться мне есть где. Однако, хотел предупредить, Иван Спиридонович.
А в это время управляющий фабрикой Григорьев по-своему готовился к возможному приходу полиции. Разведал, что Алексеев раздавал мастеровым книжки для чтения. Были среди книжек и запрещенные — «Хитрая механика», «Емельян Пугачев», «Сила солому ломит»…
Григорьев еще до прихода полиции вскрыл запертый шкафчик, где Петр держал инструменты, и нашел в нем с десяток книг — «Париж в Америке», «Объяснения к памятной азбуке», «Рассказы о жизни земной» и другие. Какие из книг запрещенные — понятия не имел. На всякий случай все отложил до прихода полиции.
Имя Петра Алексеева было уже знакомо московскому жандармскому управлению и полиции.
— Алексеев, несомненно, опасный пропагандист. Раздает мастеровым запрещенные книги, беседует с фабричными мастеровыми на весьма щекотливые темы, уверяет их, что крестьяне должны быть уравнены в правах с прочими сословиями Российской империи… Арестовать Алексеева! — так говорил жандармский генерал-майор Воейков, полный человек с жесткими усами и небольшой, коротко подстриженной бородкой, заместитель начальника московского жандармского управления генерал-лейтенанта Слезкина.
К удивлению Григорьева, Воейков лично в сопровождении наряда жандармов в ночь на 29 марта прибыл на фабрику Тимашова.
Григорьев доложил генерал-майору о книгах, найденных у Петра Алексеева, вручил их Воейкову и приказал позвать сторожа Скляра. В общежитии ли сейчас Алексеев? Не спит ли?
— Никак нет, — сторож покачал головой. — Вчера утром как ушел с фабрики, так не являлся больше, — Добавил, что в последние дни несколько раз к фабричным воротам подходила чисто одетая женщина, вызывала Петра Алексеева. Он с ней уходил куда-то, потом возвращался.
— Не слыхал, не говорила ему, куда пойдет с ним?
— Никак нет. Этого не слыхал.
— Да как этот Алексеев попал к вам на фабрику? — поинтересовался генерал-майор.
Григорьев вспомнил, что рекомендовал Алексеева старый мастеровой, давно работающий на фабрике, Гавриил Терентьев.
— Позвать Терентьева.
Скляр пошел в общежитие будить и звать Терентьева, а Воейков остался в кабинете управляющего фабрикой ждать.
— Есть ли у вас, по крайней мере, паспорт этого человека?
Григорьев через несколько минут принес Воейкову крестьянский паспорт Петра Алексеевича Алексеева на бумаге с водяным знаком 1872 года.