Здесь прокурор Жуков вопросительно посмотрел на Петерса. Неужели господин председатель и подобные выражения простит подсудимому?
Но Петерс не замечал вопросительного взгляда прокурора. Бледный, с трясущейся нижней челюстью, он вскочил, зазвонил в колокольчик и закричал на весь зал:
— Молчать! Сейчас же замолчите, подсудимый!
«Напрасно кричит председатель, — думал Кладищев. — Криком тут не поможешь. Глупо. Да и публика, кажется, на стороне подсудимых».
Петр Алексеев и не собирался молчать. Речь его подходила к концу. Ну что ж, теперь можно повысить голос — надо перекричать председателя. И надо спешить: чего доброго, еще распорядится удалить из зала.
Он крепче вцепился обеими руками в барьер, как бы готовясь упираться, если вздумают его выводить. Голос его зазвучал выше и громче:
— Она одна братски протянула к нам свою руку. Она одна откликнулась, подала свой голос на все слышанные крестьянские стоны Российской империи. Она одна до глубины души прочувствовала, что значат и отчего это отовсюду слышны крестьянские стоны. Она одна не может холодно смотреть на этого изнуренного, стонущего под ярмом деспотизма угнетенного крестьянина. Она одна, как добрый друг, братски протянула к нам свою руку и от искреннего сердца желает вытащить нас из затягивающей пучины на благоприятный для всех стонущих путь. Она одна, не опуская руки, ведет нас, раскрывая все отрасли для выхода всех наших собратьев из этой лукаво построенной ловушки, до тех пор, пока не сделает нас самостоятельными проводниками к общему благу народа. И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда…
Петерс стоял и отчаянно звонил в колокольчик, охрипшим голосом старался перекричать Алексеева:
— Молчать! Подсудимый, замолчите сию минуту! Алексееву осталось произнести последнюю фразу. Он вобрал в себя воздух и шумно выдохнул последние слова речи:
— …И ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!
Председатель еще что-то кричал, колокольчик в его руке продолжал звонить — не иначе, как Петерс опасался, что Алексеев скажет что-то еще. Но Алексеев сказал все, что хотел сказать. Он не сразу опустился на место между Джабадари и Чикоидзе. Все еще стоял, переводя дух, словно после продолжительного бега. С трудом оторвал руки от барьера, сел, — его трясло, будто болел лихорадкой. Он слышал долго несмолкаемый грохот аплодисментов и наверху, на балконе, и в центре зала. Сначала Петерс обратил свой гнев на зал, требовал тишины, но его крики тонули в общем шуме, вспыхнувшем тотчас после окончания речи Петра.
К Алексееву со всех сторон тянулись руки его товарищей по скамье подсудимых, руки защитников, поздравлявших его.
Защитник Спасович взволнованно говорил, обращаясь ко всей многолюдной скамье подсудимых:
— Господа, Алексеев — настоящий трибун! Это была речь настоящего народного трибуна!
Петр воспринимал успех своей речи словно во сне. Видел лица и не узнавал их. Видел протянутые к нему руки, и не было сил ответить пожатием.
Петерс между тем, не добившись тишины в зале, объявил перерыв. Все сидевшие за судейским столом и почетные гости поднялись и торопливо ушли.
В перерыве Вере Фигнер дозволили свидание с ее сестрой Лидией. Вера успела сообщить, что только что к ней подошел флигель-адъютант его величества Кладищев и просил ее передать всем подсудимым-женщинам, что если будет предпринята попытка освобождения их, то он, Кладищев, дает на это десять тысяч рублей. А защитник Бардовский вручил Вере Фигнер 900 рублей на нужды всех заключенных. Жена доктора Белоголового передала на те же нужды 800 рублей.
Но это было еще не все. Государственный канцлер князь Горчаков считает большой ошибкой устройство такого процесса открытым и гласным. Вместо посрамления социалистов получилось их возвеличение, проявлены огромные симпатии к подсудимым. Все находятся под впечатлением алексеевской речи…
Приговор ждали через несколько дней. Утром Алексеев спал в своей камере дольше обычного, как после болезни. Разбудил его в семь утра стук двери; вошел надзиратель и дежурный солдат, нагруженные какими-то пакетами.
— Вот, принимайте. Вам прислали.
И вывалил на столик пакеты с жареной дичью, фруктами, бельем.
Что такое? Кто прислал? Неизвестно.
Алексеев умыться еще не успел — снова надзиратель и снова пакеты: табак, сигары, жареные поросята, индейки, платье, конфеты, печенье.
— Да я за всю жизнь столько не съем! — дивился Петр.
В ожидании приговора всем разрешили сойтись вместе у Алексеева; от тюремного завтрака отказались, только спросили чай. Надзирателя ублажили, угостив его.