Ново-Белгородская каторжная тюрьма выстроена была при Александре II. Заключались в нее особо важные преступники. Называлась она Центральной, или «централкой».
Алексеева увезли из Дома предварительного заключения в Петербурге. Это было долгое, мучительное путешествие в тюремном вагоне.
Холодной осенней ночью поезд остановился, не дойдя до города Харькова. Тюремный вагон отцепили. Поезд отправился дальше на юг, вагон с арестантами остался возле маленького полустанка. Вывели из него заключенных по одному. Провели к тройкам, ожидавшим на дороге, усадили каждого между двумя жандармами и повезли в селение Печенега. Тройки, проехав спящее селение, свернули на боковую улицу, остановились у глухих железных ворот. Над воротами на большой черной доске в тусклом свете желтого фонаря Петр разобрал надпись: «Ново-Белгородская каторжная центральная тюрьма».
Ворота распахнулись. Жандармы стали вводить привезенных арестантов.
Петра ввели в камеру длиною в пять шагов, шириною в два с половиной шага. У стены прикреплена деревянная койка с плоским матрацем. У противоположной стены приколочен столик чуть поболе квадратного аршина. Возле столика деревянная табуретка. Рядом железный ящик — параша. Напротив входной двери небольшое продолговатое окно с двумя рядами стекол, нижний ряд снаружи замазан серой краской. Дверь обита листовым железом. В двери квадратное отверстие закрыто запертой форточкой. Над дверьми сквозная в коридор амбразура, в ней на ночь поставлена керосиновая лампочка.
Петр, как ввели его в камеру, повалился на койку — спать.
Он так устал, что не успел проследить, куда посадили товарищей, привезенных вместе с ним.
В шесть утра надзиратель стал отпирать камеры, — заключенные выносили параши, подмотали полы, вытирали пыль. Вот тут, вынося парашу из камеры, Петр заметил, как Джабадари входил в свою камеру в самом углу коридора.
— Иван! — только и успел выкрикнуть Петр, но надзиратель втолкнул Джабадари в камеру, захлопнул дверь и, обратясь к Петру, грозно предупредил его, что разговаривать заключенным друг с другом здесь запрещается.
В 12 часов Петру подали бачок пустых щей. В щах плавали листики затхлой капусты и несколько крохотных кусочков сала. Ко щам — несколько ложек каши-размазни. Сварена она была из дурно ободранного ячменя, в каше попадался мышиный помет.
Щи Петр съел. Кашу не смог.
Знал, что тут поблизости от него — Джабадари и Зданович, но ни разу больше не видел ни того, ни другого. Книг в Ново-Белгородской тюрьме не давали. Алексеев понял, что каторжная тюрьма страшнее каторги в рудниках на Каре. Изо дня в день твои собеседники — серые каменные стены. Дневного света не видишь, разве на получасовой прогулке.
Шли дни, недели и месяцы, невыносимо похожие один на другой. Чтобы не сойти с ума, Петр пробовал припоминать книги, читанные им давно. Припоминал встречи с людьми. Мысленно говорил с Прасковьей.
Наступил июль 1878 года. Как-то утром, возвращаясь с пустой парашей, Джабадари проходил мимо одной из камер и что-то сказал через дверь. Надзиратель услышал, стал кричать, топать ногами, ругать Джабадари.
— Вы по имеет права кричать на меня. Можете жаловаться! — сказал Джабадари.
Надзиратель выхватил револьвер. В ту же минуту изо всех камер раздались крики заключенных, слышавших разговор Джабадари и надзирателя.
Надзиратель сунул револьвер в карман, а Джабадари сказал ему, что если условия в тюрьме не изменятся, то шестеро одиночников уморят себя голодом. Алексеев, Рыбицкий, Зданович, Сиряков и Долгушин подтвердили его слова.
Смотритель выслушал их и пожал плечами. Он не допускал мысли, что человек в состоянии намеренно умертвить себя.
Алексеев, Джабадари, Долгушин, Рыбицкий, Сиряков и Зданович перестали принимать пищу.
Первые дни пищу, от которой отказывались заключенные, уносили обратно. С третьего дня стали оставлять ее в камерах. Заключенные к ней не притрагивались. Смотритель перепугался: черт их знает, этих безумцев, еще, правда, уморят себя!
В тюрьму приехали советник губернского правления и инспектор врачебного управления. Поначалу принялись уговаривать заключенных, под конец пригрозили накормить их силой.
Заключенные упорствовали. Пищу не принимали.
Через неделю после начала голодовки всем сообщили, что их требования будут удовлетворены. Им дадут книги, позволят принимать пищу с воли, дадут физическую работу.
Заключенные стали есть. Пища была лучше, чем прежде.