— Чем докажешь?
— Тем и докажу, что заманю его в условное место, а уж вы, молодцы, не подкачайте.
Молодцы смягчились.
— Мы не подкачаем, — уверенно сказал Мельник, у которого незаживающий багровый шрам, памятка Голикова, рассекал рожу от виска до губы. Дальнейший разговор они вели уже за бутылкой. Ерка Шугай, будучи человеком хотя и настырным, но осторожным, высказал некоторые сомнения.
— Больно здоров этот Голиков. Сладим ли вдвоем?
— Зачем вдвоем, — согласился Бочаров. — Захватите еще человечков трех. Мало ли кто на Пашку зуб точит… Двоих-то вас он, конечно, за милую душу отхлещет. Двоим и заводиться нечего.
Доверительный разговор Бочаров ловко повернул в нужное русло.
— Вы мне, братцы, деньжат ссудите, я-то обнищал вконец. На те деньги я его сперва напою до умоисступления и в таком виде вам представлю.
После долгих торгов и взаимных упреков каторжные соколы поднатужились и наскребли сорок копеек. Бочаров справедливо заметил, что на такие деньги Голикова не напоишь, а только раззадоришь, и придется, видно, ему для общего дела закладывать новые штаны, которых у него пока нет, но которые ему твердо обещал один богатый человек.
— Что за человек? — заинтересовались молодцы.
— Такой человек, что о нем не каждому знать можно. А когда он объявится, то будет всем большое утешение.
— И нам будет утешение?
Бочаров, не таясь, растолковал, что надо делать, когда будет сигнал, — бить насмерть начальство и солдат, отымать оружие и ждать окончательной команды.
— Главным у вас назначен мною и тем человеком Леха Пятин. Знаете такого?
Мельник и Шугай поскучнели. Они знали Пятина, но были от него в отдалении. У Пятина свои дружки, в основном из ссыльных солдат. Ихнего брата, вора, Пятин не очень жалует. Его бы, к слову сказать, хорошо вместе с Голиковым порешить.
— Это нет, — строго сказал Бочаров. — Это не велено. Может, после, когда момент наступит. А сейчас нельзя. Сейчас Пятин нужен для общей пользы.
Убедившись, что от мужичков поживиться больше нечем, Бочаров сделался озабоченным и ушел на розыске Пятина. Если бы он не так долго выяснял сложные отношения со своими дружками, то застал бы Пятина в казарме. Теперь же он встретил Пятина на улице в окружении четырех солдат. Он его все же окликнул, не побоялся:
— Эй, Леха, куда тебя ведут?
Пятин глянул удивленно, и непонятно было, признал он Бочарова или нет.
— Награждать ведут, браток!
Бочаров поплелся следом.
— За что тебя взяли, Леха?
— Известно за что. Из-за ихнего каприза!
Один солдат, которому было скучно, сказал Бочарову:
— Хоть, и тебя за кумпанию проводим в холодную?
— Меня нельзя, служивый! — солидно отозвался Бочаров. — Меня их благородие по важному делу послал.
Он вплотную подошел и уставился на Пятина весьма красноречиво, даже подмигнул. Надеялся, что тот догадается, зачем он здесь и от кого.
— Ты, Леха, вечно безобразить, а начальство беспорядку не любит. Тебе бы остепениться пора. Так и передать велено.
Солдаты взялись отгонять назойливого бродягу, и Бочаров схлопотал пару добрых тычков, как ни уворачивался. И тут Пятин все же, видимо, прояснился умом:
— Выйду отсель, должок сполна отдам! — крикнул он. Это были его последние слова, потом его затолкали в участок.
Обратный путь Бочаров проделал бодро. В барак явился в двенадцатом часу ночи. Голиков его ждал.
— Ну, удачно сходил?
— Где там, Пятина в участок при мне свели.
— За что его?
— А он, не дождамшись нас, взбунтовался. Говорят, двух надзирателей насмерть порешил. А уж сколько покалечил — не счесть. Теперь ему петля.
— Ты, Стручок, ври, но в меру!
— Давай спать, Пашенька. Умаялся я нынче шибко. Слышь, Сухина мне новые штаны обещал.
— Обещал, — значит, купит. У него слово верное.
Спозаранку они пришли к Сухинову на квартиру, и Бочаров дал хитроумный отчет о своем походе. По его словам, выходило, что Нерчинский завод хоть завтра подымется (благодаря его стараниям), но Сухинов быстро разобрался в истинном положении дел. Он назначил им прийти вечером, чтобы обо всем окончательно условиться.
— Ждать больше некогда. Такие вы надежные ребята, того гляди, и вас упрячут.
— Это да, — заметил Бочаров. — Это всегда может статься, потому, к примеру, у Паши нрав очень озорной и горячий.
Терпение Сухинова истощилось. Весна его взбаламутила. Он силы в себе чувствовал невероятные и не сомневался в успехе. Жажда действия мучила его, как головная боль. Да и не было смысла оттягивать: земля отвердела, днями припекало по-летнему жаркое солнце. Оттягивать выступление было даже опасно. Слишком много людей посвящено в тайну, и каждый из них мог распустить язык, раскрыть себя и погубить остальных. Некоторых Сухинов успел хорошо узнать, других представлял себе только по внешнему облику. Это были люди, подобранные Голиковым. Подговаривая их к бунту, тот фамилии Сухинова не называл, а туманно намекал, что объявился, мол, человек неукротимый, который их, бедных, жалеет и любит и всех скоро освободит из неволи.
Голиков сообщил, что набралось людей более десятка. Он сказал, что все это оторви-головы, скалу разнесут в пыль. «Ладно, — думал Сухинов. — Начнем с этими, а там видно будет».
Более всего он жалел о том, что Соловьев и Мозалевский не с ним в решающий час. Сумеет ли он удержать в повиновении и дисциплине каторжников, когда они дорвутся до свободы и начнут крушить направо и налево? Втроем — это было бы значительно легче.
«Ничего, — рассуждал Сухинов. — Главное, чтобы; Голиков не откачнулся, не обезумел от злобы. Вот с ним надо быть осторожным. Да еще, пожалуй, Бочаров. От его поведения тоже много зависит. Хитрец, к нему прислушиваются. Он может посеять смуту. Его надо задобрить или запугать. Но такого вряд ли запугаешь. Он сделает вид, прикинется, а после ударит в спину…»
Днем он сходил в кабак к Птицыну, заплатил прежние долги и оставил ему денег для Голикова.
— Отпускай ему вино, Костя, если попросит. Но не помногу, в меру.
— У него мера — ведро, — пошутил Птицын.
— Ладно, я на тебя надеюсь.
— Не сомневайся, Иван Иванович, — серьезно сказал бывший юнкер. — Я к тебе со всей душевностью, как к брату.
«Братишка объявился!» — мрачно усмехнулся про себя Сухинов.
К вечеру он приготовил Бочарову подарок — голубые дабовые штаны. Когда тот их увидел, расцвел, точно розовый куст, раскраснелся необычно, и что-то ребячье появилось в этом несчастном, отверженном человеке. Он пробовал ткань на зуб, мусолил и тут же взялся напяливать штаны на себя.
— Это, ежели сказать, Иван Иванович, то слов не найдешь готовых! Чего тебе надо? Приказывай — раб твой Васька отныне и довеку!
Как из-за подаренных штанов распинался — страсть. Голиков смотрел на него с презрительной гримасой.
— Ну вот, ребята, — сказал Сухинов. — Ждать мы более не можем, пора выступать!
Бочаров сиял.
— Куда прикажешь, Сухина, туда и кинемся! — заявил он. — Верно, Паша?
Голиков от него отворачивался, как от зудящего комара. Был строг лицом, внимателен.
— Кидаться не надо, Василий, — продолжал Сухинов. — Мы за святое дело встаем, не на разбой. Вот это вы должны твердо понять. За бедных встаем, за обездоленных. А поэтому — никаких шалостей и злодейств быть не может. Слушаться меня беспрекословно. Кто поперек пойдет, кто созорничает — покараю беспощадно! И ты, Голиков, мне во всем правая рука. Ты обещал, не отказываешься теперь от своих слов?
— Нет, Сухина, я с тобой! — В его глазах появился горячечный блеск. — Говори, когда?
— Двадцать четвертого вечером соберете всех у кладбища. Как только стемнеет.
Сухинов еще раз подробно изложил план выступления: сначала захват цейхгауза с оружием, потом нападение на тюрьму и освобождение колодников. Кто солдат либо начальников окажет сопротивление — убивать на месте, но без лишнего шума и крика. Если соберется команда хотя бы в пятьдесят человек, но при оружии — этого достаточно, чтобы двинуться на Нерчинский завод. Туда надо будет послать гонца с упреждением Пятину.