Так и катят по шоссе: две машины, шестеро лбов с автоматами и одноногий Джо. Где-то на Девяносто девятой автостраде он им и говорит: меня, мол, заранее не предупредили, и сейчас мне приспичило отлить. Ему говорят: терпи, а он им: не остановитесь — надую вам прямо тут, на сиденье. А это собственная машина агента.
Ну, пошли переговоры по рации между машинами, и заруливают они на заправку. Встают кругом, автоматы наготове, как будто сейчас повылезают человек сто мексиканцев, чтобы освободить Джо. Обшарили сортир — вдруг под толчком пистолет? Потом запустили Джо.
Пока он там возится, приезжает заправляться чернокожий на старом пикапе. Только когда пошел бензин, он разглядел, что вокруг творится: белые в деловых костюмах, в черных очках, с «узи» наперевес прячутся за машинами и стерегут дверь туалета. Представляете, что бедняга мог подумать?
Открывается дверь, и оттуда прыг-скок — Джо на одной ноге, обмотанный цепями. Тут уж не до бензина в шланге: горючее хлещет на землю, а черный брат говорит: «Ты, видать, самый отъявленный сукин сын, каких только видел свет!»
Джордж захохотал.
— Забавная история!
— Джо сам чуть не лопнул от смеха, когда мне ее рассказывал. Как там Пол Аллен? Трудно поверить, что он уже три года как на воле.
— Пол умер. Месяц назад его нашли в гостиничном номере в Голливуде.
— Пол отбросил хвост! Вот дьявол! Я знал Пола лет двадцать и ни разу не видел его на свободе.
— По крайней мере умер не в тюрьме.
— Это верно.
— Об этом мне Вилли Харт сказал.
— Что поделывает Вилли? Как у него дела?
— Неплохо. Только теперь это не чудо-гандболист, а пузатая пивная бочка. Кажется, он теперь торгует алюминиевыми тентами.
— Жестянщик, словом.
— В общем, стал серьезный мужик.
— А вспомни, какой был трепездон.
— Только из него уже песок сыплется.
Оба засмеялись, вспоминая старое.
— А другие? — спросил Джордж. — Где Ти-Ди?
— Гниет в Ливенуорте или Марионе.
— Скорее в Марионе. Кажется, он пришил кого-то в тюрьме.
— Так и есть. Какой-то болван его зацепил, не знал, на кого тянет.
— Говорят, Марион — гиблое место.
— Как и Пеликан-Бей — Кафка отдыхает.
— Все равно вряд ли теперь хуже, чем когда я сам мотал там срок. У вертухаев были палки со свинцовыми набалдашниками. Построят на вечерней перекличке, а сами прохаживаются сзади. Если выступаешь из строя хотя бы на дюйм, получаешь по ногам свинчаткой. Суки еще те! И читать даже не все умели.
— С тех пор они не поумнели, но платить им стали гораздо больше. Их профсоюз — самый крупный в штате. У них все расписано как по нотам. Ловят тебя в камере в лазерный прицел, потом вбегают и вкалывают тебе миллиграммов двести торазина, а дальше лупят почем зря. А в рапорте значится: применение минимально необходимой силы в ответ на твое нападение.
— Настоящий конвейер по выпеканию антиобщественных элементов.
— Удивительно, что не все освобожденные кидаются резать старушек!
— Я еще помню, как угодил в тюрягу в тридцать пятом. Тогда воров еще не так ненавидели, как теперь. Например, в Оклахоме ходил в героях Красавчик Флойд. За последние двадцать восемь лет меня ни разу не арестовывали. Если бы я попался, мне бы припаяли пожизненное, как неисправимому рецидивисту. А знаешь почему?
— Почему?
— По двум причинам. Первая — черномазые. Раньше они так не шалили, а те, кто шел на дело, знали что к чему. Имели уважение к профессии. Теперешняя цветная молодежь — полные невежды, им на все плевать. Воображают, что настоящий мужчина должен убивать. Одно дело, когда в тюрьме таких было процентов пятнадцать — двадцать, но теперь-то их там все шестьдесят!
— А вторая причина?
— Насилие, — отозвался Джордж. — Когда я был грабителем, ствол был при мне только на деле. Ограбление могло при необходимости превратиться в вооруженное, но если кто-нибудь получал пулю, это считалось провалом. Цель заключалась в том, чтобы все прошло гладко. А теперь и я старик и во многие общественные места боюсь заглянуть ночью без пушки. За двадцать лет мир стало не узнать.
Все это было чистой правдой, но Трою уже не было до этого дела. Хоть в морг, только не в тюрьму. Больше он не сядет за решетку. В отличие от большинства уголовников, он успел познать в детстве, что такое деньги, какую свободу они могут дать. Тяги к богатству у него не было, мир золотых мешков представлялся ему скорее золотой клеткой. Он мечтал о залитом солнцем городке на морском берегу, о жизни в домике на склоне холма, с женщиной, которая бы готовила и наводила чистоту. Он бы довольствовался несколькими сотнями тысяч, которые вложил бы в собственную жизнь.