Остались каретный сарай и баня.
Они вошли в сарай. Расшатанный дубовый стол, ржавый каркас косилки, соха, верстак, санки, в них прялка, с балки свисал моток пакли, на глиняном полу лошадиный навоз, клочья сена - все говорило о запустении.
На крыше каркали вороны.
- Гляди, вон кто-то тащится, - сказал Рой. - Старик вроде!
В дверях появилось странное существо - не то человек, не то призрак. Дырявая немецкая шинель на худых плечах, измученное, но породистое лицо заросло седой щетиной, грудь впалая, ноги дрожат.
Человек в дырявой шинели слегка поклонился и сказал:
- Барон фон Тизенхас! Что вас привело в мое поместье?
Ливии с Роем стояли не шелохнувшись.
Барон улыбнулся и бросил кому-то через плечо:
- Филипп, затопите камин. Господа замерзли в дороге! Филипп, стервец, не хочет топить! - сообщил он тут же, как-то боком подходя к ним.
На ногах у него были рваные сапоги, однако на них каким-то чудом держались шпоры. Приглядевшись внимательней, Ливии заметил, что это вовсе не шпоры, а подвязанные к щиколотке кусочки проволоки. Барон перехватил его взгляд.
- Даже шпоры утащили! - сказал он. - Все, что у меня осталось, эти санки! Могу прокатить. Садитесь!
Барон подошел к санкам, вынул прялку, уселся в них сам.
Ливии и Рой переглянулись.
Сумасшедший!
Они не знали, что Тизенхас служил у кайзера Вильгельма, а потом попал к русским в плен. В лагере для военнопленных их держали в строгости. Барон обладал крепким тевтонским духом, но крепким здоровьем он похвалиться не мог, и уж так получилось, что слабое тело взяло верх над сильным духом. Сумасшедшему барону посчастливилось вернуться в свое поместье.
Убить сумасшедшего!
- Так это он? - спросил Рой.
- Он! - отозвался Ливии.
Тизенхас сидел в санках, посвистывая и хохоча. Он помахивал воображаемым кнутом и мчался во весь опор среди этого разора и запустения.
Ливии подошел к нему и глянул в упор.
- Тизеихас! - сказал он. - Вы меня помните?
Барон закивал.
- Как же, как же, помню! Мы встречались в Лондоне, нет, в Брюсселе! А может, в Париже? Нет, не помню, ничего не помню.
Рой молча смотрел на него. Ливии продолжал медленно, словно стараясь убедить:
- Вспомните Пятый год, реку, мельницу, лесных братьев. Девятьсот пятый год, река, мельница, лесные братья!
- Как же! - воскликнул барон. - Вот это, я понимаю, приключеньице!
Приключеньице!
- Вспомните! - уговаривал Ливии. - Шел лед, четверо переплывали реку, один остался на мельнице. Один остался на мельнице!
- Как же, как же! - отозвался барон. - Шел лед.
Весной всегда идет лед. А что сказал мельник?
- У него был маузер. Он отстреливался, он прикрывал нас. Он был учитель. Помните?
- Ваш родственник?
- Нет! Учитель остался один. Один на мельнице против вас и казаков. Помните? Приключеньице: один на мельнице против вас и казаков!
- А! Один на мельнице! - воскликнул барон. - Ну, как же! Помню, помню! Славный парень! Только с ума сошел!
- Сошел с ума?
- Конечно. Шел через поле и пел рождественскую песню.
- Что пел?
- "Спешите к нам, дети!" Пел и смеялся.
- А дальше?
- Что - дальше? - переспросил барон озадаченно.
- Что было дальше?
- Пиф-паф! - сказал барон. - Только не я его застрелил. Я бы никогда не поднял руку на сумасшедшего. Я хотел сохранить ему жизнь.
Неожиданно барон закричал в лицо Ливию:
- Сохранить жизнь! Понимаете? Жизнь! Я верю в бога! За все приходится расплачиваться! И за мое поместье, и за мои лохмотья! Лихая смерть пиф-паф!
Теперь я тоже спятил! И меня нельзя расстрелять! Никто не посмеет меня расстрелять! Потому что я не в своем уме.
- Оставь нас! - сказал Рой Ливию. - Я тебя догоню! - повторил он, подталкивая Ливия к двери, - Уйдем, - сказал Ливии. - Черт с ним!
- Ишь какой ты добрый! - возразил Рой, щелкнув предохранителем. - Он получит по заслугам. Твой отец, твои братья пошли на корм рыбам. У них даже нет могил. Этот по крайней мере умрет не в воде, авось похоронят. В Пятом году он знал, что делал. Даже если с тех пор сто раз с ума спятил, все равно получит по заслугам.
- Никто меня не посмеет расстрелять! - настоятельно, тихо повторял барон.
Убить - дело нехитрое. Упадет человек, словно шишка с высокой сосны, и не вздрогнет земля, разве только трава прошелестит. А дерево по-прежнему будет шуметь.
Но в шишке должны быть семена.
Иначе все пойдет прахом,
И выродится лес.
Красноармейцы ушли, а барон еще долго сидел в санках.
В голове мешались мысли о людской жестокости.
Третий день он ничего не ел, а те не дали ему ни крошки хлеба.
Какая жестокость.
Ничего не дали.
Даже пули!
А хлеба не дали потому, что у самих не было. Были только пули.