Мне казалось, что я очутился в машине времени, вчера и сегодня слились воедино. Я перемещался из прошлого в настоящее и сверху взирал на самого себя, двигающегося по оси своей биографии. Семь лет. Примерная продолжительность жизни кротов, о которых так много говорилось в дневнике моей бабушки, – она то и дело сравнивала себя с этими животными.
Я сидел в пустом зале, поглядывая наружу, смотрел на взлетные полосы, черные от резиновых шин, на грязные поля вдали, бесконечный аргентинский простор.
На прощание дочери Агнеш сунули мне в руки тонкую книжицу – воспоминания их матери о годах войны, и эти записки теперь лежали в моей сумке рядом с дневником бабушки. Жизненные истории двух столь разных женщин – переплетавшиеся истории, продолжавшие накладывать отпечаток и на наши дни. И эти дневники я теперь перелистывал. Не хватает только моей истории, подумал я, достал из куртки блокнот, разгладил пустую страницу и пометил в левом верхнем углу: Октябрь 2013.
Что это будет? Письмо? Кому? Самому себе? И как же его начать?
Но тут объявили мой рейс.
1
Все началось в апреле, в четверг, примерно за семь лет до моего полета в Буэнос-Айрес. Я работал тогда в воскресном издании Neue Zürcher Zeitung. Раннее утро, на работу почти никто еще не пришел, везде было тихо. Я писал текст о некоем доноре спермы в Голландии, и одна пожилая коллега, с которой мы, по правде сказать, редко когда разговаривали, положила мне на стол газетную страницу и спросила: «И что же это у тебя за семья?»
Я поднял голову, улыбнулся ей и только тогда посмотрел на вырванную для меня страницу газеты. Я ожидал увидеть что-нибудь из XIX века, это могли быть платья с рюшами или лошади. Какой-нибудь мост, названный именем одного из моих предков: Адама, Зигмунда или Ладислава Баттьяни, – фамилия, достаточно известная в Венгрии. Один был в 1848 году премьер-министром; другого, Ладислава Баттьяни-Шраттманна, папа Иоанн Павел II в 2003 году в Риме за его врачебные заслуги причислил к лику блаженных. Историю нашей семьи можно проследить вплоть до военных походов против турок в XIV веке. На Западе, впрочем, наше имя не слишком известно, да и кому это нужно? Многие принимают его за тамильское; оно звучит словно имя уроженца Шри-Ланки. И только в рождественские дни мне начинают задавать вопросы, потому что тогда в 11 часов утра показывают по телевизору трилогию Сисси, где императрица, которую играет Роми Шнайдер, танцует с графом Баттьяни, – он в голубом мундире, его волосы блестят, смазанные бриолином.
Что-нибудь в этом роде ожидал я увидеть, всматриваясь в страницу газеты, что-нибудь безобидное, но вместо этого прочитал заголовок: «Хозяйка ада», – который не понял, однако женщину на фотографии сразу же узнал. Тетя Маргит. В марте 1945 года она якобы участвовала в зверском убийстве 180 евреев в австрийском пограничном городке Рехниц. Мол, она устроила празднество, танцевала и выпивала, а около полуночи для развлечения приставляла пистолет к голове кого-нибудь из этих обнаженных мужчин и женщин и нажимала на курок.
– Спасибо, – сказал я, отложил текст в сторону и устремил взгляд на буквы, мерцающие на экране компьютера. У меня было еще два часа для работы над текстом об этом голландском доноре спермы.
Тетя Маргит? Та самая, с ее кончиком языка.
Когда я был ребенком, мы три раза в год обедали с тетей Маргит, и всегда в самых дорогих ресторанах Цюриха. Отец начинал чертыхаться уже по дороге туда и в нашем белом «опеле» курил сигарету за сигаретой, а мать перед поездкой причесывала пластмассовым гребешком мои волосы. Мы называли ее тетя Маргит, никогда просто Маргит, словно тетя была своего рода титулом. Она вышла замуж за дядю моего отца, но этот брак с самого начала был сущим несчастьем. Она – немка, миллиардерша из фамилии Тиссен, ее муж – обедневший венгерский граф. Маргит была высокого роста, верхняя часть ее фигуры казалась массивной при ее тонких ногах. В моей памяти она всегда была одета в костюм, застегнутый под горло, с шелковым шейным платком с изображением лошадей, носила сумочку цвета бордо из крокодиловой кожи, с золотыми пряжками и, рассказывая о течке косуль или плавании на корабле по Эгейскому морю, в паузах между фразами высовывала кончик языка, словно ящерица. Я сижу как можно дальше от нее – тетя Маргит терпеть не могла детей – и, ковыряя вилкой рагу из телячьей печени, то и дело поглядываю на нее. Мне хочется увидеть ее язык.