Кулаки и каблуки уравнивались, но несправедливость существовала. «Ангелов» было трое. Чувствуя, что Ира уступает, те валькириями набрасывались на Тимура. Получая множественные ранения, он отступал. Война продолжалась – вот уже несколько месяцев. Завязавшийся в раздевалке диалог с «ангелами» перерос в новую схватку. Она – самая лучшая, самая умная, самая красивая. Как хороша она в бою, как задорно вздернут ее носик, как блестят ее глаза, какой удар! Она – противник мечты. Мы с Колей думали об одном. Предоставлявшийся уникальный шанс не был упущен. Битва началась в раздевалке – но масштабы ее разрастались. Несколько ближайших коридоров, верхние этажи в корпусах младших и старших, все лестницы между ними – все было задействовано, везде мы бегали, везде сражались. На лестницах бои протекали особенно тяжко. Каменные ступеньки предназначались для ног, но на них оказывались тела, вернее – тело. Тимура валили и валяли, пинали и тянули. Аня и Лара – в одну, мы – в другую сторону. Ему серьезно доставалось, так как от Коли и от меня не было большой пользы. Большую часть времени Зацепин сидел в раздевалке и защищал Сашин портфель. Тот стал своеобразным «флагом» или сокровищем, за обладание которым и бились обе команды. Сам Саша ничего не понимал – и молча, с глупой усмешкой, сидел в сторонке. Я носился за Тимуром и «ангелами» – но смысла в этом не было. Я помогал вырваться, но не помогал отбиваться – таков был мой характер. Я хотел быть свидетелем всех событий, видеть и слышать все, что говорят и делают другие. Я не мог смириться с тем, что кто-то и где-то занимается чем-то, о чем я не подозреваю и не знаю. Я хотел быть там и тут – быть везде, быть всеми, быть участником всего. Мне хотелось быть своим, хотелось быть в курсе, в теме. Быть, как Никита или Фадеев, быть принятым туда, где меня не было, куда меня не звали – где я был лишним. Не выделяться. Но я был нерешителен в притворстве и неумел в игре. Мои намерения легко раскрывались. Я говорил на чужом языке, не так смотрел, не так выглядел. Я был другим. Меня знали. По этой причине подражания оставались подражаниями, участие же мое – иллюзией. За воображаемой активностью пассивности было не скрыться. Я был и оставался наблюдателем, вечным свидетелем чужих жизней, губкой, впитывавшей живительный сок общения. Общения с теми, кого считал ниже себя – но кому симпатизировал и хотел подражать. Я думал, что мы можем быть друзьями (все мы, без исключения), что все будет запросто и открыто, что каждый стремится именно к этому. Сам же бывал молчалив и нелюдим – даже в центре веселой компании. Я злился и винил себя за это, и оттого еще больше краснел, запинался – и опускал глаза в землю. Я еще не умел надевать маску, полностью теряя себя – но становясь говорливым.
Ни Лара, ни Аня не проявляли ко мне интереса. Как сторонник Тимура я мешал им, но был слишком безобиден, чтобы стать противником – настоящим и серьезным. И, если мне перепадало несколько ударов, предназначавшихся Тимуру, я бывал на седьмом небе от счастья, вдохновляясь на новые подвиги и продолжая преследовать «ангелов». Но сам я никогда не прикасался к ним. Даже в пылу сражения я считал это непозволительной роскошью и дерзостью, претендовавшей на совершенно особую и недоступную мне близость. Стыдливая нерешительность проявляла себя во всей красе – напрочь забыв о том, что идет бой и «рукоприкладство» оправдано. Сашин портфель был захвачен. Мы с Зацепиным яростно преследовали похитительниц. Украденный рюкзак удалось перехватить. Удалось лично мне. Но преимущество в скорости было потеряно. Увидев бежавшую Лару, я без раздумий скинул «флаг». Он оказался у противника. Чувствуя небывалую легкость, я мчался по коридору – и неожиданно для себя перерезал ей путь. Преследуя, я не знал, что буду делать, если поймаю. Остановившись перед Ларой, я понимал одно: «поймать» ее я не в силах. Робость сковывала меня по рукам и ногам. Ничего не произошло – она спокойно прошла мимо. В раздевалке все уже знали. Аня держала Сашин портфель и улыбалась. Дима показывал пальцем и посмеивался. Но главное – повторял те страшные и позорные слова: любишь, любишь. Я горячился и конфузился, оправдывался и возмущался. Все было ясно как белый день.
Я помню ее прикосновение. Случилось это в актовом зале, на празднике. Я сидел вместе с Колей, она – позади. Праздник казался бесконечным. Рассаживаясь, мы стремились сесть перед ней – нарочно. Но место напротив (лучшее) досталось не мне. Коля блаженствовал. Оказавшись перед Ларой, он провоцировал ее. Привлечь внимание труда не составляло. Колющим движением обеих ручек тонкие пальчики вонзались в бока. Движение это заставляло подскочить и вздрогнуть – вздрогнуть от наслаждения. Оно пронзало током и пьянящим осознанием достигало головы: пальчики принадлежат Ларе. Я сидел слева – но через одного. Шансов получить удара не было. Я страшно завидовал. Думать о празднике теперь, в такой ситуации, казалось немыслимым. Всегда внимательный к выступлениям, заинтересованный неизменно публикой, я был поглощен одним – чувствами Коли. Нагловатый и спортивный он имел больше шансов на успех – я понимал это. Понимал, что зануда и ботаник не может претендовать на такую. Такой должен достаться избранный. Был им Коля Фадеев – официальный ухажер. Ухаживания его принимались. Но для настоящей ревности были мы еще малы. Недостаточно серьезны и недостаточно испорчены. Отношения с Колей Зацепиным (роман на стороне) представлялись потому возможными – хотя и не перспективными. Все понимая, Лара отвечала – но флирт ее не обнадеживал. Казалось естественным, что подобной девушке льстит любое внимание – и за любое полагается награда. Коля получал меньше, чем хотел – но получал достаточно. Для меня же – еще больше. Отношения эти воспринимались мной как нечто ценное и совершенно уникальное, обещавшее перспективы и счастье. Коля был влюблен в Лару – влюблен был и я. Как влюбленный я не мог быть безразличен ко всему, что связано с ней – и любил любовь Коли. Среди толп равнодушных она одна была мне другом, одна она видела и знала Лару – ту, которую видел и знал я. Мы знали ее по-разному. Но для обоих она была единственной на свете.