Вдруг ровный гул моторов в небе нарушился, наступила пауза, двигатели опять взревели, и наступила тишина…
Старый «дуглас» завалился на нос и начал стремительно падать. Неожиданно двигатели взревели опять, машина выпрямилась и понеслась за дальний край зеленого поля.
Глаголев вскочил и кинулся с веранды, расталкивая полицейских и крича по-русски: «Да пустите же… Пустите!»
«Пожарки», машины скорой помощи и полицейские грузовики устремились туда, куда падал самолет.
Когда двигатели чихнули в первый раз, Петр непроизвольно вцепился в ручки кресла. О чем он думал в этот миг? Он не помнил об этом потом. Он рухнул во внезапную тишину, в ушах заломило. Продолжалось ли это вечность или мгновение? Потом был удар, тяжелый удар, отдавшийся во всем теле.
Петр на мгновение потерял сознание, но сейчас же почувствовал резкий запах гари — так горит изоляция. Во рту было сухо.
«Вот и все», — подумал он со странным спокойствием.
— Ремни! — прохрипел рядом Войтович. Он ударился головой об обшивку, и теперь кровь заливала его лицо, ослепляла его.
— Ремни!
Петр расстегнул негнущимися пальцами алюминиевые пряжки сначала у ремней, которыми был пристегнут Анджей, потом — свою.
Бородатый летчик-индус пробежал по салону с большим гаечным ключом, за ним — пилот-гвианиец и стюард.
Удары металла о металл окончательно привели Петра в себя: сели! И дикая радость вдруг охватила его.
— Сели! — кричал он. — Сели! Но голоса не было.
— Очки! Где очки?
Войтович, ослепший от крови, беспомощно шарил руками у себя под ногами и наконец нащупал пустые золоченые дужки.
— Очки, — сказал он беспомощно. — Я носил их почти десять лет…
— Джентльмены!
Голос индуса был жесток.
— Прошу немедленно покинуть самолет и отойти как можно дальше. Дверь открыта.
Стюард и второй пилот забегали вдоль кресел, помогая пассажирам отстегнуться и встать, поддерживая их и направляя к выходу.
— Я сам…
Петр отстранил руку стюарта — молодого гвианийца с решительным лицом — и, приподняв Войтовича из кресла, потащил его, обнимая обеими руками. Кровь поляка заливала лицо Петра, руки, одежду… Летчик-индус помог им выйти, и Петр поволок удивительно легкое тело друга от самолета дальше, дальше, дальше…
Оттащив его метров на пятьдесят и уложив на спину, Петр побежал к самолету. Усатый француз, корреспондент «Фигаро», уже помогал команде вытаскивать раненых.
— Гуд! — крикнул индус, когда Петр вытащил из самолета тяжелого немца: тот был без сознания.
Потом Петр пытался объяснить что-то подоспевшим пожарникам. Но его не слушали. Санитары кинулись к нему и схватили. Он кричал им, что не ранен, а вот его друг… и указывал туда, где лежал Войтович. Но там уже были другие санитары. Они положили Анджея на носилки и бежали к белой машине с красными крестами.
Петра тоже уложили на носилки, он сопротивлялся, пытался вскочить. Его пристегнули зелеными брезентовыми ремнями, и вдруг над ним появилось лицо Глаголева.
— Жив! — крикнул Глаголев. — Жив!
И Петр увидел, что глаза консула блестят. Петр из последних сил улыбнулся.
Пришел в себя он уже ночью в собственной постели. Внизу, в холле, часы пробили два.
«Через пять часов рассвет», — подумал он и приподнял голову. В комнате был полумрак. Лампа-ночник — пиратский корабль, из-за пергаментных парусов которого выбивался тусклый рассеянный свет, — висела в углу под кондиционером, освещая усталое лицо Веры, спящей рядом в кресле.
Он перевел взгляд туда, где стояла ее кровать, — на подушке белела перебинтованная голова Войтовича. Неожиданно голова приподнялась:
— Не спишь? — свистящим шепотом спросил Анджей.
— А ты чего?
— Голова гудит, коллега, как барабан! Войтович, наверное, подмигнул:
— Я всегда говорил, что в Африке не соскучишься!
Петр про себя усмехнулся: неисправимый искатель приключений! И сейчас же вспомнил о Жаке. Он думал о нем как о живом — было просто невозможно поверить словам Ларсена, ворвавшегося в номер «Сентрала» буквально через два часа после того, как Дарамола высадил Петра у входа в отель.
Ларсен привел Дарамолу, и тот, размазывая скупые слезы по толстым щекам, рассказывал, что хозяин велел выехать за город на десятую милю, к недавно построенному мосту через полноводную в этих краях реку Каруну. Не доезжая с полмили до моста, он велел шоферу выйти из машины и сам сел за руль. А когда растерянный Дарамола очутился на горячем пустынном шоссе, вдруг погнал «пежо» прямо на мост. Потом над самой стремниной машина резко свернула и, разнеся перила, тяжело рухнула в быструю мутную воду.