— Поворачивай в город, — сурово приказал он толстяку, который тотчас же поспешно кинулся в машину. — И чтоб я тебя не видел!
И он решительно направился к «пежо».
— Всем выйти! — заорал он во все горло, черпая уверенность в собственном крике. — Сдать оружие!
— Что? — не понял Петр.
Он вылез первым с котенком на руках.
— Отдавайте ваши пистолеты!
Петр недоуменно огляделся, словно этот вопрос относился не к нему. Толпа затихла и ждала.
— Отдайте ваш пистолет! — менее уверенно повторил летчик. Мяу! — дурным голосом заорал в этот момент котенок. —
Мяу, мяу, мяу!
Он больно царапнул Петра по руке, укусил его, вырвался.
Мяу! — еще громче заорал котенок, очутившись на асфальте, и, задрав хвост, кинулся в высокую придорожную траву.
— Стой! — закричал Петр. И кинулся вслед за ним.
Летчик замер с разинутым ртом. Вид у него был такой удивленный, что один из солдат не выдержал и хихикнул. Второй хохотнул. И вся толпа разразилась хохотом.
Летчик рассвирепел.
— Убирайтесь в город! — бешено заорал он на пассажиров «пежо», пытаясь спасти лицо. — Выезд из Каруны запрещен. Вон отсюда!
— Я никуда не уеду без котенка, — зло, но спокойно отрезал Петр, потирая расцарапанную руку. — Кто у вас начальник?
— Убирайтесь! — Летчик не находил слов от бешенства. — А то… а то…
— Поехали, Питер, — раздался из машины презрительный голос Жака. — Конечно, котенка жалко, но этот псих сдуру еще начнет стрелять.
Петр демонстративно медленно полез в машину.
— В штаб! — решительно сказал он оцепеневшему Дарамоле.
Анджей и Жак промолчали.
Штаб оказался всего лишь в миле от места происшествия. Но не успел Дарамола остановить машину напротив въезда, проделанного в заборе из новенькой колючей проволоки, над которым красовалась прибитая к шесту зеленая вывеска «Первая бригада», как к ним подскочил возбужденный офицер — мулат с ручным пулеметом.
— Здесь запрещено останавливаться! — хриплым голосом закричал он.
Но Петр уже выбрался из машины.
— Мне нужно поговорить с командиром, — шагнул он навстречу офицеру. — Нам нужен пропуск на выезд из города.
В этот момент в воротах показался офицер без фуражки, со свежей повязкой на голове. Он держал в руках лист бумаги, на ходу делая какие-то пометки. Рядом, отдуваясь, семенил коротышка европеец в непомерно широких шортах и гетрах. Он возмущенно пучил глаза и орал:
— Это безобразие! Останавливают, обыскивают!..
— Хорошо, хорошо, — не отрывая глаз от бумаги, устало говорил ему офицер. — Я уже распорядился. Вас проводит сквозь заставы «джип»…
— Я здесь не босс! Вот он босс! — кивнул Петру мулат и кинулся через дорогу, крича на пассажиров затормозившего было грузовика: — Не останавливаться! Проезжай! Проезжай!
Раненый офицер оторвал глаза от бумаги… И Петр узнал его.
— Майон Нначи?
Да, это был он, майор Нначи.
— Вы?
Нначи попытался улыбнуться, и болезненная гримаса исказила его лицо.
— Вы ранены?
Нначи дотронулся до повязки, устало покачал головой:
— Ерунда!
Он опять поморщился, но тут же овладел собою.
— Вы хотите уехать из Каруны? Жаль. Западные журналисты цеплялись бы за каждую возможность здесь остаться.
— К сожалению, я должен уехать, — вздохнул Петр. Остаться в Каруне, когда начинаются такие волнующие события, — это ли не было заманчивым?
Майор помолчал немного, затем сунул руку в карман, лицо его стало серьезным:
— Но теперь-то вам придется взять мой маленький сувенир.
Он вытащил руку из кармана — и Петр увидел на его ладони золотого льва. Не дожидаясь ответа, майор решительно приколол значок к карману рубахи Петра, и тот не посмел отказаться.
— Не снимайте его до Луиса, — сказал Нначи. — Хоть на пять-десять процентов я буду уверен, что вы доедете туда живым…
Коротышка европеец, нетерпеливо дожидавшийся в своем «мерседесе», стоявшем на дороге перед самым «пежо» Жака, окончания разговора и не спускавший с них глаз, скривился.
И в этот самый момент из ворот лихо вылетел «джип». Здоровеннейший солдат в расстегнутой до пояса рубахе, обнажившей мокрую грудь, махнул им рукой.
— Езжайте за ним, — кивнул Нначи на «джип».
— Поехали! — весело гаркнул солдат и, не дожидаясь ответа, нажал на газ.
— Спасибо, — сказал майору Петр.
Тот смущенно улыбнулся и пошел назад, не отрывая глаз от бумаги.
— Поздравляю с подарком! — подмигнул Жак, когда Петр садился в машину.
— Если каждый командир повстанцев будет одаривать нас золотом, — протянул насмешливо Войтович, — то стоит ли покидать Каруну?
Петр не ответил на шутку.
— Гони за «джипом»! — приказал он Дарамоле и сам удивился резкости своего тона.
На пропускном пункте, где только что командовал нервный летчик, распоряжались теперь солдаты. Здоровяк из «джипа», посланного майором, успел уже обо всем с ними договориться.
Солдаты с грохотом откатили с дороги ржавые железные бочки и вяло взяли под козырек.
«Джип» лихо помчался вперед. Так они миновали еще одну заставу, затем другую… У развилки «джип» остановился. Оттуда крикнули:
— Дорога на Луис! Здоровяк козырнул:
— Езжайте, дальше постов нет!
Сержант лихо развернулся, «джип» взревел… и они остались в одиночестве на шоссе, ведущем на юг.
Через несколько миль их остановили: пост впереди все-таки был. Но значок сделал свое дело.
В рест-хаусе, в какие-то мгновенья снова пережив все события последнего дня, Петр почувствовал, что не может съесть ни крошки. Он вздохнул, отодвинул от себя тарелку супа.
— Не могу!
— Напрасно!
Войтович уплетал за обе щеки. Глаза его задорно сверкали. Не страдал отсутствием аппетита и Жак.
— Вот когда я воевал в Алжире, — со вкусом рассказывал он…
Петра мутило. Он встал из-за стола и пошел к выходу, а перед глазами был ржавый ковер запекшейся и запылившейся крови, полицейская дубинка, простреленный берет…
— Нет, вы в Алжире вели разбойную войну, — донеслось до него.
Это Войтович «заводил» Жака.
Петр вышел на крыльцо. Ярко светила луна. Саванна казалась серебряной. Звонко трещали цикады. «Совсем как у нас в Крыму или на Кавказе», — подумал Петр.
Где-то завыла гиена. Ей ответила другая. Глухо ударил барабан, потом еще раз и пошел, то удаляясь, то приближаясь. Это ходил ночной сторож.
…Второй раз, после случая на пляже, Петр встретил майора Нначи уже в Луисе.
Петр вышел из серого, недавно построенного здания почтамта. Он отправил статью в Информаг об открытии в стране колоссальных залежей нефти и ажиотаже, разгоревшемся вокруг этого события.
Неожиданно чья-то рука легла ему на плечо. Петр резко обернулся. Нначи смотрел на него, застенчиво улыбаясь.
— Вот видите, мы и встретились, — сказал он. — Только вышел из дому — смотрю, вы… Знаете что, — он помолчал, словно не решаясь что-то предложить, — я бы хотел с вами поговорить…
Со времени знакомства на пляже Петр успел разузнать о майоре Нначи побольше. Гвианийские журналисты и, конечно, всезнающий редактор крупнейшей луисской газеты «Ляйт» Эдун Огуде говорили о нем как о самом образованном офицере во всей армии.
Нначи был родом из небольшого горного племени, независимого и гордого. Отец его всю жизнь трудился на маленькой оловянной шахте: он был и владельцем ее, и единственным рабочим. Старый Нначи желал своему сыну иной судьбы, но для горцев все пути были закрыты: люди равнины смотрели на «дикарей» с презрением. Зато районный комиссар — англичанин сулил молодым горцам блестящее будущее, если только они завербуются в колониальную армию.
Молодой Нначи оказался отличным солдатом. Инструкторы отметили его дисциплинированность, сообразительность, жажду знаний. У него было и еще одно достоинство — он был христианин и окончил миссионерскую школу. И вот кадет Нначи очутился в Англии, в привилегированном военном училище в Сандхерсте. «Светлая голова, — говорили о нем преподаватели, — этот далеко пойдет».