— Свернул бы… — на его скулах ходят желваки, и я вижу, как мучительно ему принять нужное решение. — Вера, он меня убьет, если узнает, что я не отговорил тебя.
— Чтобы тебя убить, ему самому нужно выжить… — как дико, безумно все это обсуждать. Произносить вслух, всерьез. Но разве у меня есть выбор? Разве я могу не попытаться?
Глава 41
Ждать мучительно тяжело. Невыносимо. За те несколько дней, на которые растягивается обследование, я успеваю передумать столько всего. Прокручиваю в голове последние месяцы, время, когда мы с Максимом жили вместе и когда я была одна. Пытаюсь понять, в какой момент все сломалось. И был ли он, этот момент, или мы растеряли связывающее нас тепло в суете прошедших лет. Незаметно рассеяли, постепенно став чужими друг другу.
На работе пребываю в какой-то прострации, машинально веду уроки, даже как-то общаюсь с учениками и коллегами. Но мыслями нахожусь совсем в другом месте. В больнице, возле отделения интенсивной терапии.
К Максу, как я не умоляла, меня не пускают. Артем объяснил, что его держат в искусственной коме, и пообщаться мы все равно бы не смогли, а просто сидеть рядом нельзя. Слишком рискованно к его состоянию добавить еще и какую-то внешнюю инфекцию.
Я не спорю, на это нет сил. И, кажется, не готова к встрече. Не знаю, что могла бы сказать ему. Все было понятно до того, как случилась эта авария, я собиралась попросить прощения, признаться, как сильно сожалею. А сейчас… Так далеко все зашло. Можно ли это исправить обычными, ни к чему не обязывающими извинениями?
Чувствую себя отвратительно. Не могу есть, снова почти не сплю, не получается ничем отвлечься. Даже читать не могу, трагедия, описанная в жизни Шуры — сейчас только добавляет боли в мою собственную.
Просто жду, когда придут результаты анализов и хоть что-то прояснится.
Звонок Ерохина вырывает меня из вязкого тумана ожидания, заставляя очнуться. Слышу о том, что подхожу. Идеально подхожу, как бы странно это ни было. Но не понимаю, что чувствую. Точно не радость. Накатывает еще большая опустошенность. Какая-то безысходность, хотя для нее, вроде бы, нет причин.
Но я вынуждаю себя отвечать.
— То есть, мы может договариваться об операции? Когда и куда мне нужно приехать, что подписать?
Голос Артема тоже звучит абсолютно безрадостно.
— Вер, все не так просто. Тебе нужно поговорить с главврачом.
В его словах звучит что-то неосязаемое, но от того не менее пугающее. Чего еще я не знаю?
— Вы не можете быть донором.
— Но почему? Анализы ведь показали, что я подхожу по всем показателям. Или дело в этих пресловутых правилах про генетическую связь? То есть человек, который столько сделал для вашей больницы, спал сотни жизней ценой собственного здоровья, сейчас не может рассчитывать на помощь? Просто потому, что так не положено?!
Держать себя в руках не получается — я почти кричу. Макс же вкалывал почти круглосуточно. Не день, не месяц — годы. И та проблема с почками, которую он скрыл от меня, вполне вероятно, появилась тоже из-за этого.
— Вера Аркадьевна, успокойтесь. Я понимаю ваше состояние, но поверьте, хочу помочь Максиму не меньше. И вовсе не потому, что он талантливый врач и высококлассный специалист. Мы много лет работаем вместе, он дорог мне. Как друг… И, не побоюсь этого слова, как сын.
Такого я не ожидала. Если о дружбе Макса с Артемом знаю очень хорошо, то про теплые отношения с главврачом слышу впервые. Похоже, он очень многим старался не делиться со мной…
Прикрываю глаза, борясь с подступившей волной боли. В конце концов, сейчас важно совсем не это. Главное, пусть останется жив. Я как-то должна убедить доктора дать разрешение на операцию.
Но его взгляд на несколько мгновений застывает на моем лице, а потом спускается ниже, останавливаясь на округлившейся талии.
— Какой у вас срок?
— Двадцать вторая неделя.
— Вы же понимаете, чем это чревато? Ребенок не перенесет операцию. А экстренное прерывание… он родится нежизнеспособным.
Мужчина молчит, испытующе глядя на меня.
— У вас есть другие дети?
Я мотаю головой.
— Нет. Мы хотели, давно. Только не получалось никак.
Его взгляд делается еще мрачнее.
— Вам 35? Вера Аркадьевна, это может быть последний шанс завести ребенка. А после аборта, еще и на таком позднем сроке… — он разводит руками. — Я боюсь, потом уже ничего нельзя будет сделать. Подумайте еще раз как следует.
— О чем подумать?! — я не замечаю, что почти выкрикиваю эти слова. — Чью жизнь мне хочется сохранить сильнее: мужа или ребенка? Вы на самом деле считаете, что этот выбор у меня есть?!