Казалось, что все его внимание приковано к пустой коробке из-под сигарет.
— Дай сюда, — Клиштинец разозлился и потянулся за пачкой, но увидев, что она пуста, снова бросил ее на стол.
— Ей-богу, просто не знаю, что и думать об этих молодых! Думаю о сыне, думаю о Прокопе, о Крижане, о Вавринцовой, обо всех этих юнцах… Что они такое?
Он замолчал, испытующе глядя на Освальда, но тот, склонив голову, молча смотрел в стол. Клиштинец, не дождавшись ответа, продолжал:
— Я решил не вмешиваться в жизнь сына. По-видимому, это не имеет смысла. Я ему о чем-то говорю, а он жует резинку, и один бог знает, о чем он думает. Или огрызнется… коррупция, аморальность, мол, вот ваш мир. Да и в редакции не стану больше связываться с этими молодыми, главный набрал их, вот пусть и печется о них! Хочет сделать из Прокопа своего заместителя — пожалуйста, это его дело!
Он покосился на Оскара.
— Ну, ладно! А что ты сидишь тут? Тебе что-нибудь надо?
Ответственный секретарь мотнул головой, словно очнулся ото сна. Он встал, уперся ладонями в стол.
— Извини, — пробормотал он. — Шефу стало плохо… Неожиданно. Уже приезжала «Скорая», похоже, что это инфаркт. Пошли! Редакция осталась без главного. Пока вопрос не решится, тебе придется его замещать.
3
— До каких пор мы будем ждать? — спросила Катя Гдовинова, и в голосе ее усталости было больше, чем ей бы хотелось. — Мне это уже не нравится. Мне уже и впрямь это действует на нервы. — Она шагала за Даниэлем Ивашкой, переступая через разбросанные доски, мешки с цементом, мотки проволоки, через лужи, грязь и бордюры незаконченных тротуаров в микрорайоне «Юг».
— Подождем, пока вернется Прокоп, — ответил Ивашка, и его голос тоже был уставшим и расстроенным. — Пойдем в гостиницу. Мы так договорились. — Он зашагал дальше, не обращая внимания ни на грязь, облепившую его ботинки, ни на Катю и ее протесты. Они подошли к скамейке.
Даниэль сидел рядом с Катей, легонько касаясь ее колена, но думая при этом о квартирах, которые они только что видели. Он испытывал отвращение, смешанное с усталостью и отупением, ему сейчас не хотелось думать ни о просроченных обязательствах, ни о проектных недоработках и строительных мощностях, ни о людях, которые жили в недостроенных домах и носили воду из колодца.
Он смотрел на серые стены домов и вдруг обратил внимание на железную печную трубу, торчащую из одного окна. Не веря своим глазам, он уставился на дым, поднимающийся из этой ржавой трубы.
Дома стояли, в них жили люди, но в незаконченных квартирах не было ни канализации, ни газа. Практически ими нельзя было пользоваться, но тем не менее они были сданы в эксплуатацию, чтобы строительная организация выполнила план и получила свои премии. Да это же принцип взаимного обмана, подумал Ивашка, строители делают вид, что построили квартиры, город притворяется, что разрешил жилищную проблему, и только люди, живущие в этих квартирах, выглядят угрюмыми. Квартиры приходится заканчивать с огромными расходами, жильцы ходят купаться к знакомым или в свои старые квартиры, а реставраторы никак не могут начать реконструкцию.
Так ничего и не решилось, хотя все заявляют, что плановые обязательства выполнены.
Он огляделся и хотел обратиться к Кате, но глаза у нее были закрыты, и, казалось, что она на мгновение заснула коротким беспокойным сном. Он прижался к ее бедру, она не шелохнулась.
Он вздохнул: сейчас не имеет смысла раздумывать над этим. Все равно ничего не решишь. Он нащупал в кармане сигареты и хотел закурить, но его остановил едкий привкус во рту. Вчера он перекурил. Да и перепил, так развлекался. Он никак не мог вспомнить, как звали ту девушку, и пожал плечами: сегодня одна, завтра другая, какая разница, как их зовут.
Катя потянулась в полудреме, вытянула ноги и, заложив руки за голову, потянулась. Потом зевнула и запустила руки в волосы. Ивашка искоса наблюдал за ней. Он провел языком по пересохшим губам: ведь он приехал в Банскую Каменицу только из-за нее! Она давно волновала его своей независимостью, своей диковатой красотой, однако он знал, что мечты эти несбыточны, как мечты о дальних путешествиях или дорогих автомобилях. Ему часто мерещилось, как он обнимает и целует ее, все остальные, в том числе и собственная жена, — это всего лишь ошибки.
Он схватил ее за руку.
— Катя! — забормотал он. — Катя… послушай!.. Ну, будь со мной хоть немножко… хоть чуть-чуть помягче!..