Потом резко придвинул к себе машинку, словно хотел отогнать назойливые мысли, уперся взглядом в клавиши и попытался сосредоточиться на нефтехимическом комбинате. Он знал, что должен правдиво описать положение в Буковой после аварии, направить свою критику в адрес ведущих работников комбината, в первую очередь его директора, строителей, которые не укладываются в сроки, в адрес районных организаций за равнодушное отношение к проблемам комбината, в адрес генеральной дирекции, которая необдуманно завышала производственный план, министерства, которое соглашалось с ней, сотрудников комбината, которые имели полное представление о плачевном состоянии оборудования. Прокоп знал, что на примере Буковой он должен еще раз и с еще большей настойчивостью критиковать всю микроструктуру общества, которая так мало заботится об окружающей среде, уничтожает природу, деморализует человека. Только так он может и должен писать, в противном случае он предаст себя самого и запутается в компромиссах. При этом он, однако, подумал и о том, что Прокопу-руководителю придется расстаться с некоторыми идеями Прокопа-журналиста, поскольку теперь он отвечает не только за себя, но и за всю газету.
Он сказал себе, что пойдет к главному и посоветуется, однако тут же отбросил эту мысль — шеф назначил его на эту должность для того, чтобы он решал все сам, а не для того, чтобы бегал к нему советоваться по каждому поводу.
Он загасил сигарету, которая почти обжигала ему пальцы, и с минуту тупо смотрел на чисто вымытую пепельницу. Он не знал, что предпринять. Хотел позвонить Кате и пригласить ее в кафе, может быть, рядом с ней он успокоится и мужественно соберется с мыслями. Но отказался от этого: мужество для чего? Разойтись с Катей или с Алисой? Написать смелый материал или осторожно отступить во имя будущей должности? Какое принять решение?
Он подумал об отце, потом о сыновьях, потом уже не думал ни о чем.
Он начал писать, барабаня по клавишам так, словно выстукивал отчаянный крик о помощи.
В кабинете директора нефтехимического комбината в Буковой сидели трое: Юрай Матлоха, Вера Околичная и Мартин Добиаш.
— Объясните мне это еще раз, — обратился директор к Вере.
Околичная держала в руке тонкую синюю папку и сборник законов. Она наклонила голову, словно собираясь раскрыть папку и читать, потом раскрыла сборник законов, но и оттуда не стала читать.
— Звонили из областной прокуратуры… За это происшествие, то есть аварию и связанное с ней загрязнение воды и почвы, комбинат пойдет под суд. Обвинителем будет областной прокурор… — Она закрыла книгу и добавила: — В конце концов этого нужно было ожидать.
— Что вы хотите этим сказать… Почему нужно было ожидать? — сердито спросил Матлоха.
— Комбинат нарушил параграф номер сто тридцать восемь дробь семьдесят три «Закона о водах» пункт двадцать третий, — спокойно ответила заводской юрист. — Кроме того, своей безответственностью мы причинили ущерб социалистическому хозяйству, — продолжала она тоном человека, выступающего на суде. — Пока причиненный ущерб исчисляется в девятнадцать миллионов крон, но вполне вероятно, что он превысит все двадцать миллионов.
— Это значит, что судить будут меня?
— Нет. Вы не являетесь юридическим лицом. Судить будут комбинат, который на суде буду представлять я.
— Я отвечаю за предприятие, — пробормотал Матлоха. — Это меня будут судить. Меня! Я директор! Как можно судить комбинат? Разве можно судить здания, машины, нефтеперегонное оборудование?
— С юридической точки зрения…
— Ах, оставьте!.. — прервал ее директор. — Раз судят комбинат, значит, судят меня. Я даже представить себе не могу… Я перед судом!
В разговор вмешался Добиаш.
— В сущности мы должны будем объяснить, почему дело дошло до аварии.
Директор сурово взглянул на главного инженера, собираясь одернуть его, но потом только встряхнул головой.
— Не принимайте все на свой счет. — Добиаш пытался успокоить директора. — Вас никто не винит…
— Оставь эти разговоры! — отмахнулся Матлоха. — Ты хочешь меня утешить? Меня утешать не надо, — он тяжело поднялся и, ссутулившись, подошел к окну.
— Кого будут судить, как не меня? Я отвечаю за все, что здесь происходит. Да и за аварию отвечаю я! — Он замолчал, но только на мгновение, чтобы перевести дыхание. — Аварии иногда случаются, это меня не беспокоит, у меня нет страха перед судом… — Он повернулся лицом в комнату, но остался стоять у окна, освещенный падающим с улицы светом. — Но вы мне скажите, у кого есть моральное право поставить меня перед судом? — и не дожидаясь ответа, продолжал: — Хорошо, я предстану перед судом, но вместе со мной пойдет под суд все мое прошлое. У кого хватит мужества судить мое прошлое? — он говорил это спокойно, но в голосе слышалось скрытое торжество. — Я рос вместе с этим обществом… Со всеми его сомнениями и ошибками… Что вы знаете! Какой это был энтузиазм!..